Честь воеводы. Алексей Басманов
Шрифт:
— Ты кто такой будешь, дерзкий поганец? — спросил государь.
— Я Федяшка Басманов, сын воеводы. Ты, поди, знаешь его.
— Алексея Басманова? Знаю. Удалой воевода. Ежели и ты такой, иди на двор, я отведу тебя в загон и посмотрю, как ты будешь гладить моих псов.
И вот по велению государя стражи открыли ворота, и Федяшка в окружении собак вошёл на подворье, и государь повёл его к загонам, где выгуливали царскую свору. Увидев это зрелище, к загонам потянулись придворные, и среди них был я. Один из загонов оказался пуст. Иван открыл в него дверь, сказал Федяшке:
— Входи.
Тот приказал собачкам сидеть, а сам вошёл в загон.
— Захар, пусти свору! — крикнул псарю государь и закрыл дверь на щеколду.
Захар побежал к псарне, исчез в
— Крам, ату его!
Мы все замерли в страхе: ведь жалко было парнишку. Крам летел впереди всех. Вот-вот он бросится на Федяшку и разорвёт его. Но что это? Мы увидели, что Федяшка в сей миг сел на землю и сложил на груди руки. И Крам в шаге от него остановился, осел задом и заскулил. Федяшка поднял руку и стал ласкать его свирепую морду, а пёс посунулся и лизнул ему лицо. Прочие же псы сели перед Крамом и Федяшкой полукругом и залаяли, но не злобно, а в знак одобрения того, что происходило. Федяшка встал и, поглаживая Крама по голове, пошёл вместе с ним к двери в загон, через которую вошёл. Юный государь смотрел на Федяшку, открыв от удивления рот. Басманов-младший оставался спокоен и только спросил государя:
— Так ты возьмёшь меня служить к собачкам?
— Ну похож, похож на батюшку! Такой же отчаянный Басман! — воскликнул государь. Он открыл дверь загона, велел Федяшке выйти на двор, положил руку на плечо — они были одного роста — и повёл его в палаты. Так и определилась судьба сына Алёши Басманова. Он сейчас псарём у будущего царя.
— Сие достойно удивления, — отозвался Филипп.
Они выпили по кубку медовухи, закусили. Игнатий успел расспросить Филиппа, почему он сменил ярко-алый кафтан на монашескую мантию. Погоревали. Ещё выпили. И тут пожаловал посыльный от вологодского воеводы.
— Боярин Давыдов из Каргополя, — обратился он к Игнатию, — примчал гонец из Москвы, потому воевода Бутурлин видеть тебя сей час желает.
— Федяша, не обессудь, бегу. Сказывают, в Москве не токмо венчание государя, но и ещё кое-что важное. Может, потому и воевод кличут. Завтра и увидимся.
Давыдов ушёл. Но свидеться Филиппу с ним больше не пришлось. Каргопольский наместник был вынужден покинуть Вологду в ночь, ещё не ведая, что в Москве происками княгини Анны Глинской его ждала опала. И не только его, но и весь большой род бояр Давыдовых.
Филипп Колычев вскоре добрался до Москвы. Появился в ней мрачный и неутихомиренный. Вот уже третий год после казни Андрея Шуйского близ великого князя вновь встали князья Глинские. Верховодила ими княгиня Анна Глинская, бабушка государя. При ней набирали силу два её сына, князья Юрий и Михаил. Все они считали, что Филипп Колычев якобы причастен к ослеплению князя Михаила Глинского-старшего. Потому Филипп не сомневался, что как только Глинские узнают о его приезде в Москву, то не преминут посчитаться с ним. Ждал он и грязных происков со стороны князей Голубых-Ростовских. Так бы всё и случилось. Но последовала череда важных событий, которые многое изменили в окружении государя. Некоторые же события смертельно ударили по роду князей Глинских.
Но вначале было венчание великого князя. Оно пришлось на день поклонения веригам апостола Петра. Обряд венчания начался 16 января в полдень в Успенском соборе Кремля. К этому часу гости из многих городов России и московские вельможи, торговые люди, горожане заполонили собор, площадь перед ним, весь Кремль. Да и Красная площадь утонула под людским морем. Колокола уже давно благовестили. Колокольный звон был не торжественный, а ликующий.
Великолепие венчания удивило и россиян, и иноземных гостей. Фёдор не видывал ранее такой роскоши обряда. Чьей волей всё делалось с византийской пышностью? Никак уж не волею нового митрополита Макария, который встал во главе церкви после смерти митрополита Даниила. И Глинские того не могли изобрести. Позже Филипп всё-таки узнает, что торжество по подобию византийских венчаний было придумано самим великим князем Иваном. Юный честолюбец великолепием венчания решил подняться
В соборе Филиппа Колычева потянуло взглянуть в лицо государя. Рассудительный, сметливый провидец Филипп открыл бы душевный мир Ивана, рассмотрел бы в нём тот родник, коим питалось честолюбие юного государя, но Филипп стоял не в числе первых близ великого князя и заглянуть пристально в его лицо не мог. Однако и на расстоянии Филипп заметил холодное свечение и остроту глаз будущего царя. Ан нет, уже царя.
В это время обряд венчания со взлёта пошёл вниз. Два хора на клиросах — женский и мужской — отпели Херувимскую. Митрополит Макарий возложил на плечи государя, облачённого в парчовую царскую ризу и богатые бармы, золотую цепь — знак царского достоинства. Он же надел царю шапку Мономаха — символ власти над землёй. И вот Макарию подали державу, а он торжественно вручил её царю. Она, словно большое золотое яблоко, была украшена драгоценными камнями. Сие было символом власти над жизнями подданных россиян. «Теперь и моё бренное тело в руках молодого царя-жестокосерда», — мелькнуло у Филиппа. Перед царём засверкал меч, который поднесли князья Михаил и Юрий Глинские. То был меч Фемиды — высший символ правды народной. Князья встали на колени и положили меч у ног царя.
Всё свершилось. Царь дважды принял миропомазание и причастие по чину священства, как духовный пастырь народа. И отзвучал хор. Клир вознёс: «Достойно есть!» И был отговорён причастный стих.
После обряда венчания митрополит Макарий и новый духовник царя священник Сильвестр возвели Иоанна Васильевича на уготованное ему царское место — тоже по византийскому канону. Божественная литургия продолжалась всенародным молением от алтаря Успенского собора до Красной площади.
День венчания завершила званая трапеза для митрополита, епископов, знатных вельмож и россиян от городов и земель державы. В числе удостоенных чести отобедать с царём был и Филипп Колычев. Обильная трапеза с переменой сорока блюд прерывалась чтением списка. Дьяки Дворцового приказа оглашали имена и фамилии бояр, князей, дворян, воевод, дьяков, священнослужителей, коих царь Иван осыпал милостями — титулами, сёлами, землями, жалованьями. Услышав свою фамилию, гости подходили к царю, припадали на колени и целовали ему руку. Когда назвали Филиппа, он с горечью подумал, что и ему предстоит пройти путь унижения, явить подобострастие и рабское повиновение. Всё взбунтовалось в его душе. И будь на то воля Всевышнего и соловецкой братии, кою он представлял в стольном граде, он бы не подошёл к молодому царю невесть какого роду-племени, но только не Рюрикова. Не было в нём крови ни Владимира Святого, ни Владимира Мономаха, чью шапку он посмел надеть. Ни Александр Невский, ни Дмитрий Донской, ни Иван Калита, ни даже великий князь Василий Иванович, якобы отец его, — никто ничего не дал царю Ивану.
Какая же сила вознесла его на трон? Ноне быть бы на троне царём сыну Соломонии, Григорию, отец коему князь из рода Рюриковичей. Крикнуть бы сие в Успенском соборе, вознести на Соборной площади, сказать простому россиянину на Красной площади. Ан не может он, Филипп, проявить волю того, кто неведомо где. Да и жив ли Григорий?
А имя Филиппа Колычева вдругорядь произнесли громче прежнего. И встал Филипп, плечи расправил, голову не то чтобы гордо нёс, но и не склонил. К царю подошёл. Иван смотрел на него не свойственным юному чаду тяжёлым взглядом.
— С чего замешкался, игумен соловецкий? — спросил царь.
— Прости, государь-батюшка, устал с дороги.
— Ты Колычев, в миру боярин Фёдор?
— Я Колычев боярского рода от Андрея Кобылы.
— Нет ли за тобой грехов державных? Отвечай не мешкая!
Фёдор знал, что, ежели промедлит, быть ему в опале. Ответил твёрдо, быстро, головы не склонив:
— Перед Русью-матушкой ни в чём не повинен.
Царь Иван улыбнулся: смел игумен. Радение за господина своего удельного князя Андрея Старицкого не есть грех. Служение опальной великой княгине — тоже. Потому и нет на нём вины державной, счёл царь. Он вновь улыбнулся, чёрные глаза при этом оставались суровыми. Сказал громко: