Честь воеводы. Алексей Басманов

Антонов Александр Ильич

Помогали монастырю и новгородцы. Из Новгорода на Соловки обозами и на судах пошли строительные материалы: кирпич, известь, скобяные изделия и железо. За монастырской стеной с восточной стороны, как и предполагал Филипп, было открыто несметное богатство камня-плитняка. Молодые иноки и работные люди, а с ними и игумен, добудут того камня столько, что хватит положить в основу храмов и вознести над островом церковь Успения Пресвятой Богородицы и великое творение — собор Преображения Господня, равного которому на тысячу вёрст в округе не было. Ушли многие иноки и в леса — рубить сосну на балки, на доски и стропила.

В те же августовские дни, как началась стройка, в монастырь пришло много москвитян. Потеряв при пожаре

семьи, имущество, дома, они жаждали пострига. Им нужен был приют, их следовало кормить. И Филипп послал царю Ивану челобитье. «Братии прибыло много, а прокормиться им нечем», — писал игумен. Царь помог скоро. И не потому, что был милостив к монастырям, — им двигало тайное желание напомнить гордому игумену о своих щедротах. А гордыню ту Иван усмотрел в Филиппе в тот час, когда он по ритуалу должен был поцеловать руку царю. Но того целования не случилось, лишь борода игумена пощекотала длань, счёл уязвлённый царь.

Однако к тому времени, как Иван Грозный напомнит Филиппу о пренебрежении к целованию царской руки и уличит игумена в гордыне, тому впрямь будет чем гордиться. Через восемнадцать лет после начала стройки, покидая монастырь, Филипп Колычев удивится: «Господи, неужели сия северная жемчужина дело рук наших?» Красив, величав поднялся Преображенский собор. Да и церковь Успения, словно белая лебедь плывущая в дымке тумана над Святым озером, тоже творение рук монастырской братии. Покидая остров, Филипп ласкал взором трапезную и келарню с мукосейной и хлебодарней, да и многое другое, достойное памяти. Вдохновением Филиппа на Соловецком острове явилось породнение многих озёр, кои связаны друг с другом каналами. Сей памятник и поныне как чудо.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

ДАРЫ ДАНАЙЦА

Казалось бы, Соловецкий монастырь — тихая обитель. Он таился на морских островах более чем в тысяче вёрст от Москвы. Случалось, что всю долгую зиму в монастырь через торосы Белого моря не было пути. И вместе с тем соловчане жили словно бы на виду у всей державы, как если бы обитель стояла близ Кремля, как Симонов монастырь. И странным во всём этом игумену Филиппом казалось то, что при нём монастырь был не в меру обласкан царём Иваном. По третьему году игуменства Филиппа монастырь получил от царя в дар ещё две деревни в Выгозерской волости, а с ними и восемь соляных варниц. Вслед за дарами государя, дабы не отстать от него в щедротах, потекли вклады имущих. От новгородских посадников монастырь принял в вечное пользование больше десяти деревень. Новгородцы же подарили колокола на церковь Успения. Вологодцы и ярославцы прислали большие денежные вклады. Скудость монастыря ушла в прошлое. Две сотни монахов жили в достатке и в трудах праведных, к своему удовольствию.

Радоваться бы игумену Филиппу тому благополучию, но он почему-то не давал воли радости, гасил её, искал свои пути к процветанию монастырской жизни. Ему важнее было найти монахам достойное и прибыльное занятие. Испокон веку россияне любили квас. И Филипп со своими умельцами добился того, что соловецкий квас стал славен чуть ли не на всю державу. Да и квасная варница в монастыре стала единственной на всю Русь по своему устройству. Сделали монахи такие штуки, что квас сам из чанов квасоварни поднимался по трубам вверх, а оттуда тёк в погреба, разливался по бочкам. В тех же бочках доставлялся всем, кто желал его испить.

Филипп поощрял умельцев. Как-то к нему пришёл великосхимник Герман и сказал:

— Отче преподобный, зачем нам молотить хлеб вручную? Послушание то тяжкое, а работных людей мало.

— Внемлю, брат, в чём твой совет? — побудил Германа Филипп.

— Господь надоумил моё слово — мельницу ставить.

— Но реки у нас нет.

— О отче, ветер вольный, Божье творение, нам провеет

зерно и в муку смелет.

— Будет по-твоему, брат Герман. Тебе и вести за собой иноков в том деле.

Умел ладить с монахами игумен Филипп, не угнетал словом и делом. Но и за пределами монастыря, с епископами и иными архиереями и с самим митрополитом Макарием у Филиппа Колычева были добрые отношения. А вот многие игумены завидовали Филиппу, потому как им не перепадало столько щедрых даров. Особенно загорались сердца пастырей чёрной завистью, когда они узнавали о какой-либо новой щедрости государя. И то сказать, благодаря милости царя Соловецкий монастырь владел самыми богатыми земельными угодьями. О соляных варницах и говорить нечего: их у соловчан имелось больше, чем в любом другом северном монастыре, где добывалась соль.

Сам Филипп горевал, если ему кто-то завидовал. И от царской ласки поёживался. С годами он всё глубже познавал нрав царя Ивана. Не хотелось Филиппу верить в то, что все подарки-поминки государя — это дары данайца. На самом деле всё так и было.

Несколько лет, кои пришлись на первые годы царствования Ивана после губительного пожара в Москве, рядом с царём стояли многие достойные россияне. И эти годы держава жила без потрясений. Не погибали под топорами палачей сыны отечества, их не ссылали в монастыри, не сажали в зловонные хлевины. Начало царствованию, достойному лучших времён на Руси, было положено на первом Земском соборе 1549 года. Великая Земская дума всякого рода и чина людей открылась двадцать седьмого февраля. Она осудила неправедное боярское правление. Думные бояре восседали на этом соборе все до единого и услышали нелицеприятные упрёки в стяжательстве власти. Но никто из земцев не призывал соборян к озлоблению против бояр. Сам царь Иван, выйдя к народу на Красную площадь и поднявшись на Лобное место, осудил бояр за злочинства, но при том москвитяне услышали от него и слова замирения. Слушал царя и посланник Соловецкого монастыря игумен Филипп. Он порадовался тому, что царь, по его размышлению, очистился от скверны лютости. А Иван сказал:

— Дети разумные, слушайте. Нельзя исправить минувшего зла, могу только спасти вас от подобных притеснений и грабительств. Забудьте то, чего уж нет и не будет! Оставьте ненависть, вражду, соединяя всё любовью христианскою!

Игумен Филипп находился неподалёку от митрополита Макария. Он хорошо видел лица близких к царю людей. Бок о бок с ним стояли молодой и благородный обликом дворянин Алексей Адашев и мудрый священник Сильвестр. За царём, словно в строю застыли князья Андрей Курбский, Курлятяев, Воротынский, Одоевский, Серебряный, Горбатый-Шуйский, бояре Шереметевы, Колычевы, думный дьяк Висковатый — все светлые лица достойных россиян. Князь Андрей Курбский назвал этот круг вельмож Избранной радой. Он же потом писал царю Ивану, что время правления Избранной рады — самое плодотворное за все годы царствования Ивана Грозного. В эту пору обрели силу законы, пополнилась золотом казна, кою размотали Глинские, россиянам дышалось легко. Особое место в Избранной раде занимал просветитель и сочинитель Иван Пересветов. Его советы, удивляющие в то время многих западных послов в Москве, принимались царём и Избранной радой с вдохновением. Пересветов говорил:

— Ты, царь-батюшка, жалуй службой вельмож не по знатности, а по их делам. Засилье бездарных вельмож приведёт Русь к падению, как некогда пала великая Византия.

Игумен Филипп не мог согласиться с Пересветовым в одном и спорил по этому поводу с ним. Тот подбивал царя быть грозным как к вельможам, так и к народу. «Государство без грозы что конь без узды», — любил повторять сочинитель. Однако не мог предвидеть Пересветов того, как глубоко западут в восприимчивую и нервную душу царя Ивана эти слова: «Быть грозою!», «Быть грозным!», обернутся в лютость вскормленной Иваном Грозным опричнины.