Честь воеводы. Алексей Басманов

Антонов Александр Ильич

И быть же тому несчастью, когда волею судьбы игумен Филипп познал всё, к чему привели царя Ивана символы власти, им взлелеянные. Соловецкий монастырь вырос в один из очагов духовного развития державы. По благословению игумена Филиппа монастырский соборный старец Иаосаф изготовил Парадное Евангелие с золотой вязью заставок и титлов. По воле Филиппа соловецкие писцы переписали сочинения духовных писателей минувшего и текущего века. Потом царь Иван и его судьи зачтут сие не в заслугу, а в вину Филиппу.

Игумен Филипп и близкие к нему соборные старцы не стояли в стороне от церковной борьбы, коя остро проявлялась в эти годы на Руси. Лишь только иосифляне предали суду вождя нестяжателей

старца Артемия из заволжского скита, соловецкие старцы Иаосаф и Феодорит, а с ними и настоятель Филипп, отважились на его защиту. Когда Артемия отправили из скита в Соловецкий монастырь под «злобное презрение», Филипп открыл ему двери темницы и дал убежать в Литву. Сие не осталось незамеченным для царя Ивана. Ранее он считал Соловки лучшим местом заточения опальных вельмож, изменников, чародеев, теперь убедился, что соловецкие узники вовсе не страдали там, а жили в благости. Так было и с духовником самого царя священником Сильвестром, коего Иван велел упрятать на Соловки за непокорство. Сильвестр жил в обители как почётный гость. И когда царь Иван спустя какое-то время подверг опале князя Дмитрия Курлятяева, то сослал его не на Соловки, а на Ладогу.

Игумен Филипп пока сопротивлялся царю Ивану исподволь. Оно проявилось очевидно, когда царь велел казнить князя Фёдора Овчину-Телепнёва-Оболенского, сына конюшего Ивана Овчины. Может быть, Филипп и не ввязался бы в открытую борьбу с царём, ежели бы не святое явление игумену, кое случилось вскоре же после казни Фёдора Овчины.

Тёплой белой ночью, пребывая в глубоком размышлении по поводу гибели невинного князя, Филипп пришёл на берег Святого озера, опустился на замшелый валун и, утомлённый душевными переживаниями, задремал. Но дремота не мешала ему воспринимать окружающий мир так же ясно, как и в бодрствовании. И вот он увидел, как берегом озера, легко перепрыгивая с валуна на валуй, приближался к нему небесный воин в белом одеянии и с обнажённой головой. Золотистые волосы его ниспадали на плечи, рыжая борода торчала клином вперёд, а небесной лазури глаза светились добротою и вниманием. Странник был перепоясан мечом. Близ Филиппа он опустился на валун и тихо, как старому знакомому, сказал:

— Тебе бы надо, преподобный Филипп, остеречься царя Иоанна. Да ты того не сделаешь, ибо деяния твои от воли Всевышнего. Потому говорю тебе: живи и впредь в согласии с Божьими заповедями и добивайся их исполнения от помазанника Божия царя Иоанна. Он отбивается от рук Господа Бога и способен творить большое зло. Встань же на пути отступника во благо веры православной и россиян.

Филипп присмотрелся к страннику и узнал в нём архангела Михаила, заступника всех православных христиан и архистратига Всевышнего. Ответил правдиво власть предержащему:

— Готов исполнить волю Всевышнего. Но я слаб. Как могу противостоять венценосному?

— Время и воля Всевышнего всё поставят на свои места. Грядёт твоё вознесение, и у тебя будет право властвовать над духом и душою государя. Остальное — чистоту помыслов, мужество и стойкость — ты несёшь в себе. Дерзай, брат мой! Аминь! — И архангел Михаил встал, легко прыгая с валуна на валун, источился в голубых сумерках белой ночи.

Филипп вроде бы и был в дрёме, но увидел, что мох на валуне примят и ещё хранил тепло тела, когда игумен потрогал его. Он перекрестился и тихо молвил:

— Да будет так, Всевышний. Я твой верный слуга и воитель.

Он просидел возле Святого озера долго, пока не пробрался под мантию холодный ветерок, налетевший с воды. И о многом передумал. Да прежде всего поволновался за своё детище, за Преображенский собор. Храм на погребах лишь поднялся над землёй, и никто, кроме зодчих и Филиппа, не мог предположить, каким

он станет. Ещё минувшими днями, когда вместе с иноками носил-поднимал на стену камни, игумен и подумать не мог, что придёт час и он вынужден будет покинуть недостроенный собор. Да и не хотел он, чтобы сие строение вознеслось без него. Ещё он считал, что собор должен быть привычным, как многие монастырские и городские храмы, не возноситься над стольными. Но после встречи с архангелом Михаилом у Филиппа появилась дерзновенная страсть. Он отважился поднять Преображенский собор выше и величественнее главного Успенского собора в Москве. Он молился Господу Богу и каялся в дерзости, но остановиться уже не смог. Позже он выразил своё желание мастерам, надеясь от них услышать осуждение в поползновении вознести своё детище выше московской святыни. Но мастера оказались лихими и достойными Филиппа сподвижниками. Они только перекрестились на церковь Успения и произнесли согласно:

— Отче игумен, оно и во благо: какой грех, ежели судьба вознесёт соловчан поближе к Всевышнему? То встанет храм храмов. Потому и нет с нас спроса за грехи.

Так и поднялся собор Преображения на Соловецких островах выше Успенского собора Кремля. Царю Ивану о том донесли, и он затаил гнев на дерзкого игумена Соловков. Но то была первая «дерзость» смелого боголюбца. Позже их будет множество.

Вскоре, однако, Филиппу пришлось на время покинуть обитель. Он был вызван в Москву. По воле царя Ивана в первой половине 1551 года намечалось провести церковный собор. Позже сей собор будет назван Стоглавым, потому как на нём приняли первый церковный Судебник, в который вошли сто глав церковного устроения.

Царь Иван в эту пору жил ещё по заветам Избранной рады, и отношение его к собору было доброе и пронизанное заботой о благе церкви. Но именно здесь, на соборе, и случилось первое резкое столкновение молодого царя со своим духовным священником Сильвестром. Ещё за несколько дней до начала заседаний собора отец Сильвестр пришёл вечером в покой, где царь Иван хранил и читал книги. Пользуясь хорошим расположением духа царя, Сильвестр сказал:

— Государь-батюшка, сын мой, говорю, дабы ты ведал побуждения мои. Долгом и совестью чту потребовать от собора исправления церковного устроения.

— Ты честен, прям и человеколюбив, отче. Но кипение страстей к чему тебе? — отозвался царь. — Скажи о сути пороков, и я оглашу их на соборе.

Сильвестр и впрямь был честный и прямодушный. Он продолжал:

— За ними стоит митрополит Макарий. Тебе ли идти на владыку? То мне сподручнее.

Горячая кровь Ивана закипела. Он гневно крикнул:

— Зачем попрекаешь Макарием?! Пойду на нечистую силу прямо, ежели встанет на моём пути!

— Не серчай, царь-батюшка, сын мой. Сказанное мною забудь. И на собор я пойду в согласии с тобой. — Сильвестр решил закончить беседу мирно. Да не удалось легко отделаться от царя.

Упорный нравом Иван потребовал:

— Отче, говори всё, как на духу. Тогда и пойдём в согласии. А по-другому и не быть.

Знал Сильвестр, что царь мог бы и не спрашивать о церковном неустроении и о взглядах нестяжателей на порядки, заведённые иосифлянами. Но Иван хотел убедиться, что Сильвестр — нестяжатель. И он добился своего.

— Ты, царь-батюшка, ведаешь, что ноне пятая часть земель и крестьянских дворов в ярме у церквей и монастырей, что достатки и богатства, данные им, извратили священнослужителей и монашество. Они пекутся больше о мирских делах, нежели о спасении души. Потому следует царской властью отобрать у церквей и монастырей лишние земли и селения с крестьянами, устроить на тех землях вольную общинную жизнь. А церквям и монастырям оставить лишь нужное на прокорм.