Честь воеводы. Алексей Басманов
Шрифт:
Вернулся Кобылин и принёс письменный снаряд: на цепочке чугунная литая чернильница с крышкой и вставочкой для пера, к цепочке пристегнут свиток бумаги.
— Держи, боярин, — посластил Малюте Степан. — Токмо впустую. Не будет он писать бумагу. Да и не подойдёшь к нему: болотина из крови под ногами.
— Говори толком, что надумал?
— Я напишу то благословение. А руку приложить заставим.
— Верно, — согласился Малюта и, выйдя из каморы, велел Кобылину писать что надобно.
Та бумага не дошла до Ивана Грозного. Когда Степан написал её хорошим слогом, Малюта взял бумагу, вошёл в камору, приблизился к митрополиту.
— Вот
— При мне, боярин, — отозвался опричник.
— Давай их сюда. А мы тут руку прикладываем к бумаге. Побуди же свою длань, отче, подписать благие словеса. Мы ведь идём карать изменников, руды там много прольётся. Как без отпущения грехов? — И Малюта расправил бумагу на коленях митрополита, протянул ему перо.
Тот же увидел новгородцев, идущих к нему с челобитной, ещё себя в царских палатах, молящего Ивана о милости к новгородцам. Увидел волчий взгляд Ивана, в коем ни на полушку не было милости к вопиющим. И рука Филиппа потянулась к бумаге, но не для того, чтобы поставить на ней иудино клеймо. Он схватил бумагу и плюнул на неё во гневе, разорвал на мелкие клочья и бросил под ноги, затоптал.
И тогда Малюта с маху ударил его по лицу, голова Филиппа ударилась о стену. И вспыхнуло пламя. И в этом пламени Филипп увидел Софийскую вечевую площадь и Ярославово дворище и тысячи новгородцев, коих опричники гнали бердышами на мост через Волхов и бросали, бросали с моста в ледяную воду сотнями, сотнями. Женщин и детей связывали попарно и тоже бросали на плавающие ледяные глыбы. Ещё Филипп увидел звонницу на Торговой стороне и на ней сидящего в кресле Ивана Грозного. И Филипп послал ему анафему. Послал и возрадовался, потому как сила проклятия тирану была столь велика, что чудовище вспыхнуло синим пламенем и сгорело, рассыпалось в пепел, и ветер поднял его и чёрной тучей вознёс над Волховом, развеял сей пепел по болотам.
— Вот и всё, кат. От меня же погибель пришла царю-иезуиту и вечная мука в прорвах адовых. — И Филипп вновь откинул голову к стене.
И тогда Малюта, потеряв рассудок, схватил подголовник, набитый шерстью, и, прижав им голову узника к стене, перекрыл дыхание. Палач навалился на Филиппа всем могучим телом и душил его, душил, изнемогая.
Жизнь крепко держалась в шестидесятидвухлетнем муже богатырской стати. Он ударил Малюту коленом в пах. Тот взвыл от боли, отбросил подголовник и схватил Филиппа за горло. Малюта стиснул его с такой силой, что глаза великомученика выдавило из орбит.
Палач не мог видеть, как светлая душа Филиппа покинула измученное тело и плавно, не подверженная давлению никаких земных сил, пролетела мимо Малюты Скуратова и Степана Кобылина, миновала стражей и опричников во дворе и вольно поднялась в горние выси Царства Небесного.
Было 23 декабря 1569 года, когда по воле Ивана Грозного его лютый палач Малюта Скуратов прервал жизнь единственного в пору разгула опричнины россиянина, принародно и громогласно обличавшего царя-злодея, ненавидевшего русский народ.
«Царь после этого сделал «перебор» иерархов, как сторонников покойного Филиппа, так и его противников. Грозный нанёс сильный удар церкви, подчинил её всецело своей самодержавной воле. Митрополита Филиппа русская церковь причислила к лику святых. Каких-нибудь два десятилетия спустя после его мученической кончины безвестный соловецкий монах составит житие Филиппа. Сведения о борьбе и смерти
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
БУНТ БАСМАНОВА
Разделавшись с Филиппом, Малюта не огласил своего злодеяния. Он покинул каменную хлевину, прикрыл полуразрушенную дверь и прислонился к стене. Он понял весь ужас содеянного, и у него не было ни сил, ни желания жить. Что скажет он своему любимому государю, когда возникнет перед ним с пустыми руками? И не будет ему в оправдание то, что он лишил жизни опального митрополита. Но горестные размышления недолго одолевали главу царского сыска. У него мелькнула и созрела дерзкая мысль обелить себя и всю вину за случившееся, за смерть девяти опричников перевалить на плечи Басманова. «Это он, — крикнет Малюта царю, — будучи пьян и гневен без меры, задушил полезного нам священнослужителя!» Царь Иван может и не поверить, но Малюта давно научился убеждать царя во всём, что выгодно ему и на пользу опричнине. Поверив сам в то, что всё так и было, Малюта призовёт свидетелей: «Батюшка-царь, спроси у стременного Митяя Хомяка или у тиуна Романа из деревни Кудрищево, что Алёшка убежал из села и явился в Отроч монастырь на полдня раньше меня». Размышляя подобным образом, Малюта понял, что царь Иван согласится с ним, обвиняющим во всех бедах Басманова, и учинит над ним свой суд и расправу.
Выходя из подземелья, Малюта остановился возле опричников, окруживших тела погибших, и решил взять в свидетели всех, кто был в каморе в тот миг, когда оглушили Басманова. Он сказал:
— Как спросит государь, почему приехали без митрополита, скажете ему одно: тому виною Басманов. Малюте не важно было, что опричники не знают, жив митрополит или нет. Важно было их слово, что всё случилось волею Басманова. Увидев лежащего на снегу Алексея, Малюта обратился к Кобылину: — Степан, положи Басманова в сани, укрой меховой полостью и вези к царю. Он же у тверского воеводы скоро появится.
Завершив свои дела в Отроч монастыре, Малюта ускакал вдвоём с Хомяком навстречу государю. Опричное войско ещё не вступило в Тверь, и Малюта рискнул встретить его на пути к городу. Расчёт был прост: увидев колымагу царя, испросит он у батюшки позволения сесть рядом для беседы и всё выложит. Царю и гневаться будет неудобно: по колымаге не побегаешь. Но, заметив царскую опричную рать и колымагу Ивана Грозного, окружённую сотней личных опричников, Малюта зябко поёжился. Боялся-таки гнева государя. Тот мог ударить его посохом, пнуть сапогом. Да, такой гнев был привычен царедворцу. Подумает в таком разе Малюта: «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало». И стерпит обиду, проглотит боль и горечь.
Однако на удивление Малюте, когда он рассказал, как Басманов побил опричников и якобы задушил митрополита, царь Иван не только не опалил гневом палача, но даже развеселился.
— Вот не ожидал от Алёшки такой прыти. А мне ведь давно ведомо, что Басманов и Колычев в побратимах ходили, когда ордынцев били. Вот уж, право, пути Господни неисповедимы. Ну а опричных моих за что побил?
— Э-э, батюшка, так они в измену пошли, защищать стали опального Филиппа.
— И поделом им...