Честное пионерское! 2
Шрифт:
— Где пробили головы двум каталам? — уточнил он.
— Да, — сказал я. — Им. И тринадцатилетней девочке.
Юрий Фёдорович кивнул.
— Знаю это дело, — сказал он. — И что с того?
Поднёс к губам сигарету.
— Там на орудии убийства остались чёткие пальчики преступника, — сказал я. — Принадлежащие неизвестному. По ним убийцу легко будет опознать. Если, конечно, я вам подскажу, на чьи руки обратить внимание.
Каховский выдохнул дым через ноздри.
— А ты можешь? — спросил он.
Юрий Фёдорович придвинул к себе тетрадь.
— Могу, дядя Юра. Но не вижу смысла с этим спешить: тот товарищ в ближайшие годы никуда их города не денется и никого не убьёт — напротив, будет усердно приносить пользу на своём рабочем месте. Но девочку он зря тронул. Потому я его вам сдам. Позже. В обмен на услугу.
— На какую ещё услугу? — спросил майор милиции.
Закинул ногу на ногу.
— Ты понимаешь, зятёк, что убийство людей — это не мультфильмы по телеку и не пионерская игра? И обязанность каждого советского гражданина состоит в том, чтобы сообщать органам правопорядка любые сведения, что могли бы помочь следствию. Любые! Понимаешь?
Я отгородился от Зоиного отца кофейной чашкой.
— Не кричите на ребёнка, товарищ милиционер. Ваше поведение не красит моральный облик советской милиции. И плохо сказывается на моей детской психике.
Каховский покашлял, будто подавился дымом.
Показал мне кулак (внушительного размера).
— Я этому ребёнку сейчас уши оторву! — сказал он.
— А ребёнок расплачется и пойдёт домой, — сказал я. — Вам это нужно, товарищ старший оперуполномоченный? Нет?
Выдержал двухсекундную паузу.
— Детей обижать вы все умеете. А ещё стражами правопорядка себя называете. Дяденька милиционер, лучше подумайте, что можно сделать с этим белорусским отморозком. Ведь жалко же, если он кого-то ещё убьёт. Да и уши ему оторвать не помешало бы.
Я опустил чашку.
Юрий Фёдорович тихо выругался — очень нецензурно (я понадеялся, что Зоя не расслышала его слова).
— Вот ты… гадёныш мелкий! — добавил Каховский.
С крыши вспорхнула стая голубей (не вынесли милицейского сквернословия?), захлопали крыльями, уронили несколько перьев — те закружились в воздухе, умчались к тополям.
— Да что я могу с ним сделать? — спросил Юрий Фёдорович. — Тем более отсюда, из нашего… Великозаводска. Разве только…
Каховский замолчал.
Он вновь прикрыл левый глаз — уставился на дымок, что поднимался от кончика наполовину истлевшей сигареты.
— Разве только… что? — спросил я.
Юрий Фёдорович бросил сигарету в пепельницу (не затушил).
Из хрустальной туфельки повалил дым — будто из волшебной лампы перед появлением джина.
— Мы можем обратиться за помощью, — сказал Каховский. — К небезызвестному тебе генерал-майору Лукину. Расскажешь ему… то же, что рассказывал мне. Ведь ты сам говорил, что у него есть выход на Виталия Васильевича Федорчука. Или на друзей и помощников министра. Если Лукин убедит кого-то из служащих Центрального аппарата МВД СССР нам помочь…
Я помотал головой.
А потом и выставил перед собой руку (будто что-то или кого-то останавливал).
Майор замолчал.
— Нет, дядя Юра! — сказал я. — Так не пойдёт!
— Почему это? — спросил Каховский.
Он постучал руками по подлокотникам, вопросительно вскинул брови.
— А потому что никому и ничего не скажу, — заявил я. — Или вы меня за идиота принимаете?
Хмыкнул.
— Нет уж. Я лучше буду рассказывать о том, что вы мне угрожали… и всё такое прочее. И что вы отбираете у ребёнка карманные деньги, тоже всем растрезвоню — обещаю! Или вы не помните слова Высоцкого? «Ясновидцев» «во все века сжигали люди на кострах». Я на костёр не хочу, дядя Юра. Ни в прямом, ни в переносном смысле.
Я потряс рукой — будто протирал окно.
Юрий Фёдорович пренебрежительно фыркнул.
— Да что за ерунду ты себе втемяшил в голову, мальчик? — сказал он. — Если у тебя есть вот такие сведения…
Он ткнул пальцем в тетрадь.
—…То ты обязан поделиться ими с правительством своей страны! После ареста Чикатило нам будет проще доказать правдивость твоих слов. А если в твои предсказания поверят там!..
Каховский указал пальцем на балкон пятого этажа.
—…Всех этих маньяков будут брать за яйца по одному только твоему слову! Поверь мне, зятёк. Возможности провинциального опера и министра внутренних дел очень, очень сильно разнятся…
— Я это понимаю, дядя Юра.
Опустил руку.
— Но к Лукину не пойду, — сказал я. — Даже не уговаривайте.
— Почему?
— Да потому что я ещё не спятил. И пожить хочу. На свободе.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Юрий Фёдорович.
Он потянулся за новой сигаретой, но передумал — взял ручку.
— То и имею, — ответил я. — Мне всего десять лет. И в клетку я не хочу. Даже в золотую.
— Не говори ерунду, зятёк. Там…
Палец майора милиции снова указал вверх.
—…С тебя начнут пылинки сдувать. Если поверят в твои предсказания и умения. И ты, и твоя мама станете, как сыр в масле кататься. Переберётесь в Москву. Будет тебе и учёба в лучшей советской школе, и полезные знакомства, и куча чеков магазина «Берёзка» — попадёшь в совсем иную жизнь, зятёк. В ту, о которой ты даже не мечтал. Будешь жить, как при коммунизме!
Я улыбнулся.
Поаплодировал.
— Да вы романтик, дядя Юра. И идеалист. Вы забыли, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке.
Отсалютовал Каховскому кофейной чашкой.
— Вы думаете, в Москве заинтересуются Чикатило или Михасевичем? — спросил я. — Очень сомневаюсь. А вот узнать, когда умрёт Константин Устинович Черненко, захотят многие. И очень заинтересуются вопросом: кто займёт освободившийся пост генсека…
— Ты и это знаешь? — спросил Каховский.
Он бросил шариковую ручку на тетрадь, накрыл рукой сигаретную пачку.
— Вот только я никому и ничего не скажу, дядя Юра. Буду молчать, как партизан на допросе. А ещё: лить слёзы и звать маму — как и положено десятилетнему пацану. Потому что если то будущее, которое я видел, вдруг кардинально изменится — как в случае с задушенной в этот понедельник Терентьевой…