Честное пионерское! 2

Федин Андрей Анатольевич

— Где пробили головы двум каталам? — уточнил он.

— Да, — сказал я. — Им. И тринадцатилетней девочке.

Юрий Фёдорович кивнул.

— Знаю это дело, — сказал он. — И что с того?

Поднёс к губам сигарету.

— Там на орудии убийства остались чёткие пальчики преступника, — сказал я. — Принадлежащие неизвестному. По ним убийцу легко будет опознать. Если, конечно, я вам подскажу, на чьи руки обратить внимание.

Каховский выдохнул дым через ноздри.

— А ты можешь? — спросил он.

Юрий Фёдорович придвинул к себе тетрадь.

—

Могу, дядя Юра. Но не вижу смысла с этим спешить: тот товарищ в ближайшие годы никуда их города не денется и никого не убьёт — напротив, будет усердно приносить пользу на своём рабочем месте. Но девочку он зря тронул. Потому я его вам сдам. Позже. В обмен на услугу.

— На какую ещё услугу? — спросил майор милиции.

Закинул ногу на ногу.

— Ты понимаешь, зятёк, что убийство людей — это не мультфильмы по телеку и не пионерская игра? И обязанность каждого советского гражданина состоит в том, чтобы сообщать органам правопорядка любые сведения, что могли бы помочь следствию. Любые! Понимаешь?

Я отгородился от Зоиного отца кофейной чашкой.

— Не кричите на ребёнка, товарищ милиционер. Ваше поведение не красит моральный облик советской милиции. И плохо сказывается на моей детской психике.

Каховский покашлял, будто подавился дымом.

Показал мне кулак (внушительного размера).

— Я этому ребёнку сейчас уши оторву! — сказал он.

— А ребёнок расплачется и пойдёт домой, — сказал я. — Вам это нужно, товарищ старший оперуполномоченный? Нет?

Выдержал двухсекундную паузу.

— Детей обижать вы все умеете. А ещё стражами правопорядка себя называете. Дяденька милиционер, лучше подумайте, что можно сделать с этим белорусским отморозком. Ведь жалко же, если он кого-то ещё убьёт. Да и уши ему оторвать не помешало бы.

Я опустил чашку.

Юрий Фёдорович тихо выругался — очень нецензурно (я понадеялся, что Зоя не расслышала его слова).

— Вот ты… гадёныш мелкий! — добавил Каховский.

С крыши вспорхнула стая голубей (не вынесли милицейского сквернословия?), захлопали крыльями, уронили несколько перьев — те закружились в воздухе, умчались к тополям.

— Да что я могу с ним сделать? — спросил Юрий Фёдорович. — Тем более отсюда, из нашего… Великозаводска. Разве только…

Каховский замолчал.

Он вновь прикрыл левый глаз — уставился на дымок, что поднимался от кончика наполовину истлевшей сигареты.

— Разве только… что? — спросил я.

Юрий Фёдорович бросил сигарету в пепельницу (не затушил).

Из хрустальной туфельки повалил дым — будто из волшебной лампы перед появлением джина.

— Мы можем обратиться за помощью, — сказал Каховский. — К небезызвестному тебе генерал-майору Лукину. Расскажешь ему… то же, что рассказывал мне. Ведь ты сам говорил, что у него есть выход на Виталия Васильевича Федорчука. Или на друзей и помощников министра. Если Лукин убедит кого-то из служащих Центрального аппарата МВД СССР нам помочь…

Я помотал головой.

А потом и выставил перед собой руку (будто что-то или кого-то останавливал).

Майор замолчал.

— Нет,

дядя Юра! — сказал я. — Так не пойдёт!

— Почему это? — спросил Каховский.

Он постучал руками по подлокотникам, вопросительно вскинул брови.

— А потому что никому и ничего не скажу, — заявил я. — Или вы меня за идиота принимаете?

Хмыкнул.

— Нет уж. Я лучше буду рассказывать о том, что вы мне угрожали… и всё такое прочее. И что вы отбираете у ребёнка карманные деньги, тоже всем растрезвоню — обещаю! Или вы не помните слова Высоцкого? «Ясновидцев» «во все века сжигали люди на кострах». Я на костёр не хочу, дядя Юра. Ни в прямом, ни в переносном смысле.

Я потряс рукой — будто протирал окно.

Юрий Фёдорович пренебрежительно фыркнул.

— Да что за ерунду ты себе втемяшил в голову, мальчик? — сказал он. — Если у тебя есть вот такие сведения…

Он ткнул пальцем в тетрадь.

—…То ты обязан поделиться ими с правительством своей страны! После ареста Чикатило нам будет проще доказать правдивость твоих слов. А если в твои предсказания поверят там!..

Каховский указал пальцем на балкон пятого этажа.

—…Всех этих маньяков будут брать за яйца по одному только твоему слову! Поверь мне, зятёк. Возможности провинциального опера и министра внутренних дел очень, очень сильно разнятся…

— Я это понимаю, дядя Юра.

Опустил руку.

— Но к Лукину не пойду, — сказал я. — Даже не уговаривайте.

— Почему?

— Да потому что я ещё не спятил. И пожить хочу. На свободе.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Юрий Фёдорович.

Он потянулся за новой сигаретой, но передумал — взял ручку.

— То и имею, — ответил я. — Мне всего десять лет. И в клетку я не хочу. Даже в золотую.

— Не говори ерунду, зятёк. Там…

Палец майора милиции снова указал вверх.

—…С тебя начнут пылинки сдувать. Если поверят в твои предсказания и умения. И ты, и твоя мама станете, как сыр в масле кататься. Переберётесь в Москву. Будет тебе и учёба в лучшей советской школе, и полезные знакомства, и куча чеков магазина «Берёзка» — попадёшь в совсем иную жизнь, зятёк. В ту, о которой ты даже не мечтал. Будешь жить, как при коммунизме!

Я улыбнулся.

Поаплодировал.

— Да вы романтик, дядя Юра. И идеалист. Вы забыли, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке.

Отсалютовал Каховскому кофейной чашкой.

— Вы думаете, в Москве заинтересуются Чикатило или Михасевичем? — спросил я. — Очень сомневаюсь. А вот узнать, когда умрёт Константин Устинович Черненко, захотят многие. И очень заинтересуются вопросом: кто займёт освободившийся пост генсека…

— Ты и это знаешь? — спросил Каховский.

Он бросил шариковую ручку на тетрадь, накрыл рукой сигаретную пачку.

— Вот только я никому и ничего не скажу, дядя Юра. Буду молчать, как партизан на допросе. А ещё: лить слёзы и звать маму — как и положено десятилетнему пацану. Потому что если то будущее, которое я видел, вдруг кардинально изменится — как в случае с задушенной в этот понедельник Терентьевой…