Честное пионерское! Часть 1
Шрифт:
Каховская кокетливо повертелась на месте — продемонстрировала мне повязанную вокруг тонкой шеи красную косынку. Будто похвасталась новым модным аксессуаром. Замерла, ладошками разгладила складки на белом сарафане. И вдруг шаловливо улыбнулась. Выпрямила спину, изобразила стоящую у балетной палки танцовщицу. Чуть согнула правую ногу в колене, будто вознамерилась станцевать канкан. Скосила взгляд на зеркало — проверила, насколько эффектной получилась её поза. Пионерский галстук хорошо дополнил Зоин наряд. Он словно отразился на щеках девочки: те приобрели алый
«Левый подтягиваешь вверх, — мысленно повторил я. — Вот про это подтягивание я и позабыл».
Протянул к Зое руку.
— Дай-ка его мне.
Каховская перестала улыбаться, вздохнула (мне почудились досада и растерянность в её взгляде). Девочка на шаг попятилась, словно я её оттолкнул. Обиженно сжала губы. Одёрнула подол сарафана. И тут же ловко распустила узел, протянула мне красную косынку. Её собранные в хвост волосы покачнулись (будто стряхнули с плеч пыль). Зоя насупилась, сложила на груди руки — приняла позу строгой учительницы. Игривый блеск исчез из её глаз. Каховская по-птичьи склонила на бок голову — следила за тем, как я приподнял воротник тенниски, набросил себе на шею пионерский галстук.
— Правый край — на левый… — пробормотал я.
Собственные движения показались мне неловкими, скованными. Привык, что руки совершали нужную работу сами по себе, не отвлекаясь на подсказки мозга — так было, когда я плёл подвески для кашпо (в макраме я каждый узел «отработал» до автоматизма). А вот над «правильным» узлом галстука «парился» больше минуты — будто создавал «произведение искусства». Пальцы неохотно совершали непривычные действия. Но я не позволил им халтурить. Послушно и пунктуально воспроизводил Зоины пошаговые инструкции. «Накидывал», «продевал», «накладывал». В этот раз я не забыл и «подтянуть».
Поправил галстук, опустил воротник; наощупь убедился, что создал правильный «пионерский» узел.
Посмотрел на Каховскую.
— Ну, как? — спросил я. — Хорошо получилось?
Заметил, что у Зои потемнели мочки ушей.
Девочка смотрела на меня в упор (широко открытыми глазами) — уже не хмурилась.
Я кашлянул, поправил узел пионерского галстука.
— Какой же ты красивый, — тихо сказала Каховская.
Зоя опустила взгляд, прикусила губу (блеснула белыми зубами).
А я подумал: «Читать любовные романы мы больше не будем».
С воскресенья мы приступили к изучению трудов Астрид Линдгрен. Их ещё в четверг по моей просьбе принесла из библиотеки Надежда Сергеевна. Начали с приключений Эмиля из Лённеберги (детский смех заставил Надю примчаться в мою спальню, а пару глав Мишина мама прослушала вместе с детьми). Потом перешли к «Пеппи Длинныйчулок». Слушать истории о Карлсоне дети отказались — я не настаивал. Не понравился им и «Расмус-бродяга». Зато и Зоя и Вовчик увлечённо слушали «Мио, мой Мио». И едва не уговорили меня прочесть повторно о приключениях юной разбойницы Ронни.
Вечером тридцатого августа позвонил Юрий Фёдорович Каховский. Разговаривали мы недолго. И всё больше
— Уверен, что нам найдётся о чём с тобой поговорить, зятёк, — сказал он.
Я ответил ему уклончиво — ничего конкретного майору милиции не пообещал.
Тридцать первого августа я не погасил в своей комнате свет в обычное время. Хотя ещё с больничных времён ложился спать до десяти часов вечера: так я хорошо высыпался, при этом без будильника вставал рано (чтобы делать зарядку) и не зевал на протяжении всего дня. Однако сегодня мой внутренний таймер словно сломался. Часы уже показывали начало одиннадцатого. За окном стемнело. А я не ложился спать. Сидел на кровати, скрестив ноги; рассматривал висевшую на стене, у изголовья, фотографию.
За этим занятием меня и застала Надежда Сергеевна. Она вошла в мою комнату уже переодетая в тонкую ночную рубашку, без следов косметики на лице. Задержалась на пороге — будто не решалась переступить границу. Но потом всё же шагнула к моей кровати. Проследила направление моего взгляда. Я почувствовал запах мяты — должно быть, аромат зубной пасты. Мишина мама присела рядом со мной. Обняла меня за плечи, прижала к себе. Тоже взглянула на фото со своей свадьбы. Вздохнула.
— Скучаешь по нему? — спросила она.
Заметил на её лице печальную улыбку.
— Ты о своём бывшем муже говоришь? — уточнил я.
Надя кивнула. Прикрыла тканью рубашки оголившееся бедро.
— Да, о моём бывшем муже, — сказала она.
Я покачал головой.
Перевёл взгляд на светловолосого мужчину, стоявшего на фото рядом Надей-невестой. Я редко замечал его на этом фото. И ещё реже нарочно на него смотрел. Потому его лицо всё ещё казалось мне малознакомым. Отметил, что мужчина не урод, крепкого телосложения. И что он почти на голову возвышался над Надеждой Сергеевной. Разглядел у него Мишин овал лица. Но больше никакого сходства между этим высоким мужчиной в сером костюме и своей нынешней внешностью я не заметил.
Подумал, что теперь я не походил и на Виктора Солнцева. Хотя раньше тётка говорила, что внешне я — вылитый отец (а вот характер, утверждала она, мамин). Но теперь я растерял всё, что хоть как-то связывало меня с моим… настоящим папой. Я чуть выпятил челюсть (новая — Мишина привычка). Таких «чужих» привычек подмечал в себе всё больше. И это обстоятельство мне не нравилось. Подумал: зато в моём нынешнем облике много Надиных черт (у нас с Надеждой Сергеевной схожие глаза, губы, подбородок).