Честное слово (сборник)
Шрифт:
И, не дослушав Володьку, он вышел из-под навеса. Володька посмотрел ему вслед, прилёг на оставленный кем-то мучной мешок и только хотел обидеться и подумать, какой он несчастный и одинокий человек, как вдруг старик снова заглянул под навес.
— Эх, парень, парень, — сказал он, покачав головой. — Пустой ты человек, вот что я тебе скажу…
Володька привстал на коленки и с испугом смотрел на старика: чего это с ним?
— Пустая ты, я говорю, личность, — повторил старик. — Балаболка ты. В голове у тебя… знаешь…
И старый колхозник вздохнул
— А ну, дай мешок, — сказал он. — Пойду лошадь кормить.
И, выдернув из-под Володьки мешок, старик ушёл.
На улице уже совсем стемнело, когда Володька вышел с мельничного двора.
Поёживаясь, дошёл он до запруды и посвистел. Никто не откликнулся. Даже собака убежала.
«Пойду домой, — решил Володька. — Шут с ним, пускай убивают».
И, решившись на такой подвиг, он храбро зашагал по направлению к дому.
Ещё издали он увидел вещи, которые заставили его разинуть рот.
Во-первых, на улице, перед их домом, горел электрический фонарь! Ещё вчера никакого фонаря здесь не было. Ведь вчера ещё монтёры только провода вешали. А сегодня на улице было так светло, что хоть книжки читай. Конечно, в другое время Володька порадовался бы такому великому событию. А сейчас… Нет, уж сейчас лучше бы и не было этого фонаря, потому что при ярком, ослепительном свете его Володька увидел, что перед крыльцом их дома стоит двухколёсная, чёрная, похожая на сундук тачка. Он сразу угадал, что это значит.
«Только этого и недоставало!» — подумал он, чувствуя, как опять по спине его побежала электрическая струйка.
С бородатым утильщиком он столкнулся в дверях. Отец провожал его, выпуская на крыльцо, и, почёсывая затылок, глуховатым смущённым голосом говорил:
— Уж ты извини, хозяин. Я сам понимаю. Да ведь что ж поделаешь. Такой уж он у меня индюк уродился.
— Да ладно. Чего там. Бывает, — басом ответил утильщик.
— А вот он, кажись, и сам, — сказал он, увидев Володьку. — Здор'oво, купец!..
Володька попятился, хотел сделать вид, что не узнаёт утильщика, поднял брови и открыл рот, чтобы спросить что-то, но отец не дал ему слова сказать.
— Ты что же это, а? — сказал он, надвигаясь на Володьку. — Ты что ж это, я говорю, заставляешь рабочего человека попусту ноги трепать?!
— Какие ноги? Какого человека? — удивился Володька.
— Ладно, — перебил его отец. — Комедию ломать после будешь. Ты какие это, скажи, пожалуйста, кости выдумал продавать?
— Ничего не понимаю. То ноги, то кости… Какие кости? — сказал Володька, но посмотрел на отца и понял, что даром время терять незачем — всё равно не отвертишься.
— Ах, кости, — забормотал он. — А кости… кости я…
— А ну, — сказал отец и мотнул головой в сторону двери.
Володька почему-то на цыпочках прошёл в комнату и, не раздеваясь, присел к столу. На столе лежали хлеб, нарезанная кусками селёдка и луковица. Отколупнув кусок хлеба, Володька обмакнул его в селёдочный рассол и стал есть. Голова
«Скажу, например, что меня бандиты связали… или что я клятву дал… или что я болен и не хочу идти товарищей заражать».
Придумать, однако, он ничего не успел. В комнату вошёл отец.
— Закусываешь? — сказал он негромко.
Володька подавился, вскочил, сдёрнул с головы кепку.
Отец подошёл ближе и, сдерживаясь, стискивая зубы, сказал:
— Так, значит, пятёрочку по письменному русскому получил?
Володька захлопал глазами, открыл рот, да так с открытым ртом и опустился на табуретку.
— А ну, встань, когда с тобой разговаривают! — закричал отец. — Хорош, нечего сказать!.. Все люди работают, у всех на уме дело, а он… Ну, что ты теперь, скажи, пожалуйста, делать будешь? По нынешним временам тебя такого и в пастухи не возьмут… И верно — чубатый какой-то… Его учат, на него деньги государство тратит… Учительница вон давеча навещать его приходила — думала, болен. А он, оказывается, сам себе выходной устроил! Ты где это, я спрашиваю, таскался два дня?
Володька опустил голову и забормотал что-то насчёт больного товарища, у постели которого он должен был неотступно сидеть, но отец не стал слушать его.
— Молчи! Не ври лучше! — закричал он. — Бездельник! Пустомеля! А ну, снимай штаны сию же минуту!..
И, сдёрнув с гвоздя свой старый солдатский ремень, отец, не задумываясь, выпорол Володьку. А выпоров его, он слегка успокоился и сказал:
— Завтра с утра пойдёшь в школу и извинишься перед учительницей. Да не как-нибудь, не бал-бал-бал, а честно, откровенно, как пионеру полагается. Слышишь, что я говорю?
Володька слышал, конечно, но ничего не ответил. Он лежал на своей постели, уткнувшись лицом в мокрую от слёз подушку, и, отчаянно шмыгая носом, думал: «Утоплюсь лучше, а не пойду…»
Спал Володька плохо, всю ночь видел во сне мельницу, на которой его почему-то должны были смолоть в муку, то и дело ворочался, всхлипывал, даже кричал несколько раз, а утром проснулся с тяжёлой, как чурбан, головой и опять первым делом подумал, что лучше утопится или даст руку себе отрубить, чем пойдёт извиняться к учительнице.
А за окном, как нарочно, как в насмешку над Володькиным несчастьем, празднично, по-летнему светило солнце.
Бывают — в октябре и даже в начале ноября — такие денёчки, когда лето, которое по календарю уже давно кончилось, вдруг неожиданно и ненадолго возвращается на землю, как будто проверить: всё ли здесь, на земле, в порядке, не забыло ли, не оставило ли оно здесь что-нибудь?… На земле, конечно, всё в полном порядке: и снег уже кое-где лежал, и заморозки были, и урожай весь собран и лежит в колхозных закромах, а солнце всё-таки целый день сторожем ходит по голубому чистому небу, неярко светит, нежарко печёт и золотит, красит всё, что не успело увянуть и догореть — в лесах, в садах, на пажитях и в огородах.