Четверо детей и чудище
Шрифт:
Мы со Шлёпой переглянулись и закатили глаза. Робби по-прежнему дулся и сидел к нам спиной, сгорбившись, чтобы никто не видел, как он кормит своего лёвушку беконом. Лев довольно порыкивал — только уже не по-настоящему, теперь за него рычал Робби.
Мы резво расправились с едой и побежали к песчаной яме, дожевывая на ходу.
Шлёпа стала копать. Мы с Робби присоединились. Мы искали, пока пальцы не засаднило, загребали песок как экскаваторы, но псаммиада было не видать.
— Вдруг Антея с остальными пожелала, чтобы он
— Не такой он дурак, чтобы застрять в прошлом. В отличие от некоторых, — съязвила Шлёпа.
— А по-моему, в нашем времени ему не нравится, — сказала я. — Он считает, что дети нынче пошли очень невоспитанные. Интересно, с чего бы это?
Шлёпа хмыкнула и покачала перепачканным в песке пальцем — дельное, мол, наблюдение.
— А попробуй ты псаммиада поискать, Моди. Зуб даю, ты его вмиг нароешь, — сказала Шлёпа.
Моди с надеждой похлопала ладошкой по песку.
— Бизьянка? Бизьяночка, выходи! — позвала она. Но, похоже, сегодня даже Моди не могла его вызвать.
— Нет, только не сегодня, зря я, что ли, придумывала завтрак-пикник! — взмолилась Шлёпа.
— И летать научиться — правда обалденное желание, — похвалила я.
— А мое вчерашнее все равно лучше, — сказал Робби. Он лег на пузо и заговорил в землю, рискуя набрать полный нос и рот песка: — Это самое лучшее в мире желание было, милый псаммиад. А я даже не могу вас поблагодарить как следует.
В песке что-то шевельнулось. Потом два глаза-стебелька воззрились на распростертого Робби. Показалась псаммиадова голова, а за ней и мохнатые лапы. Он подпер ими подбородок.
— Вот тебе и представилась такая возможность, дитя! — сказало чудище прямо Робби в ухо. — Благодари как следует!
— Ой, псаммиадик, спасибо, спасибо, огромное спасибо! Это потрясающе было, когда мои звери ожили. Я вчерашний день до конца жизни не забуду. Вы самое доброе и самое умное волшебное существо в мире! — захлебывался Робби.
Псаммиад задрал голову и приосанился. Судя по всему, он не отказался бы от еще пары-тройки комплиментов.
— Мы самые везучие дети на свете, — подхватила я.
— Будем — если вы сегодня еще одно наше желание исполните. У меня идея ну просто закачаетесь! — не удержалась Шлёпа.
— Бизьянка! Добрая бизьяночка! — сказала Моди. — А где твои ножки?
Псаммиад выпрыгнул из норы, стряхнул со шкурки песок и хорошенько потянулся.
— Вот они, — благодушно сказало чудище и помахало Моди сперва одной задней лапой, потом другой.
— А где твой хвостик? — спросила Моди, вспомнив, что у обезьян обычно бывают длинные хвосты, которые болтаются из стороны в сторону.
— Псаммиад не совсем обезьяна. У него никогда не было хвоста, — сказала я.
— Вообще-то был, очень давно, — возразил псаммиад. — Весьма элегантный отросток, длинный, пушистый от основания и до кончика. Это был псаммиадов отличительный признак, и он
— Какой ужас! — воскликнула я.
— Не стану отрицать, — согласился псаммиад. — До сих пор прихватывает в районе копчика, стоит об этом подумать. Но с годами я сумел примириться со своим новым тупоконечным обликом. Я все еще вполне привлекателен, если мне позволено будет заметить.
Псаммиад засиял от самодовольства. Я боялась поднять глаза на Шлёпу или Робби. Псаммиад — он совершенно замечательный, но с внешностью ему катастрофически не повезло. Мохнатый бочонок вместо туловища, морщинистое лицо, раскидистые уши летучей мыши, глаза, колыхающиеся на нелепых розовых стебельках, — сами посудите.
— Ну да, вы исключительно красивый, — сказала я, изо всех сил сдерживая смех.
Псаммиад благосклонно мне улыбнулся.
— Так что же, исполнить ваше желание, дети? — спросил он.
— Да, пожалуйста. Сегодня моя очередь, и мне бы очень хотелось, чтобы мы все могли летать. Будьте так добры. Если вас не затруднит. Я прям жутко надеюсь, что не затруднит, — затараторила Шлёпа.
— Разумеется, — сказал псаммиад и начал раздуваться. Он пыжился, и пыжился, и пыжился, казалось, еще чуть-чуть — и его разорвет пополам. Потом мгновенно сдулся, коротко кивнул и зарылся в песок.
В ту же секунду я почувствовала странное жжение и покалывание в спине. Шлёпа шарила сзади рукой, Робби чесал лопатки, а Моди изумленно смотрела через плечо.
— Что это? — спросила Шлёпа. — Что происходит?
Ощущение все усиливалось, в лопатках так зудело, как будто они сейчас кожу прорвут. Я буквально чувствовала, как они выпирают сквозь тонкую футболку. Я перепугалась. Изогнувшись, нащупала за спиной что-то острое, а потом мягкое, как перо, выбившееся из подушки. Перо!
— Ничего себе, по-моему, у нас крылья растут! — выдохнула я.
Два острия прорвали футболку, и, высвободившись, крылья поперли с немыслимой скоростью. Сперва они были туго скручены, как свернутые зонтики, но, когда еще выросли, у меня появилось странное тянущее, ноющее чувство. Я втянула голову в плечи, и вдруг мои длинные, темные, остроконечные крылья расправились. Я захлопала ими в воздухе, подняв вокруг себя страшный ветер. Крылья были небесно-голубые с серовато-синими кончиками.