Четвертое измерение
Шрифт:
Когда он ушел, Сонька долго ходила по комнате, потом остановилась, прислонившись плечом к стене. Достала из ящика стола портрет Марины. Теперь они были вдвоем…
17
Тихо постучавшись, Сонька вошла в кабинет директора интерната.
Иван Антонович сидел за столом и читал газету.
– Что, Соня? – коротко взглянув на нее поверх газеты, спросил он. Отложил газету. Снял очки.
– Иван Антонович, отпустите меня из интерната. Директор оперся подбородком на кулак и, прищурившись, долго, не мигая, смотрел на Соньку.
– Куда?
– К Исаеву, к Федору Степановичу… Директор откинулся на спинку стула:
– Откуда ты его знаешь?
– Он упал с неба… Нет, не так упал… Понимаете, он говорит – это вертикальная посадка.
– Хорошо, вертикальная посадка. И что же?
– Ну и вот.
– Я, конечно, не могу сказать, что все понимаю, но твое намерение не высосано ли из пальца?
– Вовсе не из пальца. Марина, понимаете… Марина – это его жена… не может примириться с тем, что она бездетна.
Щека Ивана Антоновича непроизвольно дернулась:
– Ты говорила с ней?
– С кем?
– Да с Мариной, женой Исаева, то есть, я хочу сказать, она с тобой говорила?
– Что вы! Я ее никогда не видела! Она живет на Севере.
– Теперь мне уже кое-что понятно: ты идешь в семью человека, с которым не только никогда не разговаривала, но которого даже и в глаза-то не видела… Соня, ты умная и талантливая девочка, но…
– У меня никаких талантов, – перебила его Сонька.
– Хорошо, никаких. Но элементарное понимание… Боже мой, куда же я задевал папиросы?
– Да вот же они, лежат перед вами. Сонька зажгла спичку.
У него так дрожали руки, что он не мог прикурить.
– Подожди, что я хотел сказать? Ах да, в глаза не видела…
– Да видела я ее!
– Где?
– На рисунке… Федор Степанович показывал мне рисунок.
– И она тебе понравилась… на рисунке? Сонька кивнула.
– Ну, тогда… – он развел руками.
– Она всю жизнь мечтала иметь девочку.
– Такую девочку, как ты, надо еще заслужить. А она лишь предстала перед тобой на рисунке… Тебе не кажется, что такое удочерение несколько м… м… необычно?
– Нисколько. Наоборот…
Директор вскочил из-за стола и нервно забегал по кабинету.
– И ты ожидаешь, что я в состоянии тебе сказать «иди»?
– Ну да.
– Даже с формальной стороны тут далеко не сходятся концы с концами… Это вопрос, Соня, чрезвычайно сложный, и твое желание – еще далеко не все.
– Значит, вы меня не отпускаете?
– Пока, конечно, нет. Я должен прежде…
– Ну и ладно! – Сонька выскочила из кабинета, хлопнув дверью.
Оставшись один, Иван Антонович снял очки и, держа их в пальцах, долго тер запястьем лоб. Потом так, никому, сказал:
– Непостижимо.
Как всегда по воскресеньям, в интернате пусто. Сонька ходила по гулким коридорам, большим и без детей неуютным. Заглянула в пионерскую комнату. Там тоже было пусто, на столе стояла коробка с пластилином.
Сонька подошла к столу, взяла кусочек пластилина. Машинально скатала в ладонях шарик, положила его на стол. Скатала второй, побольше. Переломила спичку и соединила ею два шарика. Прикрепила снизу коротенькие ноги. Поставила на стол. Отступив немного от стола, посмотрела на свое произведение. В раздумье отщипнула еще кусочек пластилина. Прикрепила его к верхнему шарику. Получился нос.
Сонька схватила уродца, смяла его в руке.
И снова она шла одна по пустому коридору. Кусала губы, но не плакала.
Пришла в свою комнату. Девочки уехали домой к родителям. Без них комната казалась чужой, холодной. Сонька долго сидела на кровати, глубоко задумавшись.
Вошла Эмма Ефимовна, дежурившая по интернату, остановилась в дверях:
– Почему не спишь? Уже поздно.
– Я… – Сонька поспешно расстегнула воротничок. – Сейчас ложусь…
Они молчали в тягостной тишине.
– Тебя кто-то обидел?
– Нет.
– Тебе плохо в интернате?
– Хорошо.
– Ах ты, горе мое… – Эмма Ефимовна подошла к Соньке, присела перед ней на корточки. Большая, длинноногая, она едва поместилась меж детских кроватей. – Я чувствую, ты что-то задумала, Соня.
– Ничего я не задумала.
– Ну спи.
Эмма Ефимовна погладила Сонькину руку и тихо вышла из комнаты.
Сонька прислушалась. Когда в коридоре стихли шаги учительницы, сняла форму, аккуратно свернула, надела свое старое платье, кофточку, сандалии, собрала свои вещи – портфель едва закрылся – и бесшумно отворила окно.
На остановке никого не было. Последний автобус, видимо, недавно ушел.
Сонька постояла немного, глядя на интернатский жилой корпус, вклинившийся углом в созвездие Кассиопеи, и пошла напрямик через дюны в сторону порта.
Она некоторое время шагала по вязкому песку, потом остановилась. Царила такая тишина, что она невольно посмотрела в небо. Только оттуда, из космоса, могло литься такое безмолвие. Оно легло на пустынные дюны, его холод остудил песок.
Сонька пошла быстрее и нарочно громко заговорила сама с собой:
– Вчера за творческий диктант получила двойку. А до этого схватила две тройки…
Она умолкла и услышала глухое, похожее на шепот эхо пустыни.
Она еще прибавила шагу. Ей было одновременно и холодно, и жарко. Маленькие мерцающие кристаллы звезд указывали путь, она ориентировалась по ним легко и привычно. Сбегала с дюн широкими прыжками, а поднималась на них медленно, ровным шагом. Так она привыкла ходить, так шла и сегодня. Но отчего-то эта ночь казалась ей бездонным провалом в иное измерение.