Четвертый крик
Шрифт:
Это обстоятельство красноречивее всего говорит о том, что так называемое наказание Соломону творилось человеческими руками, причем уж больно нечистыми, а десница Всевышнего лишь умело была в этих целях использована. Благо, религиозная почва страны была для этого вполне подходящей. Вот почему так логически уязвима в библейской легенде моральная связь между преступлением и наказанием. Чего бы это Богу заменять одно зло другим, еще более ужасным?
Вернее всего, распад Израиля, если отбросить весь набор библейских ссылок на идеологию, произошел от все еще слабой сцепки племенных интересов колен. Не более, не менее.
Самый сложный ларчик, в конце
Давид совершил уголовное преступление, Соломон — идейное. И этим все сказано. В глазах любой господствующей идеологии, второе несравненно опаснее, потому что означает — предательство. Соразмерно ли ему наказание? Этого я уже не знаю, хотя не могу удержаться еще от одного нелицеприятного замечания. Будь наш Бог чуть-чуть помягче нравом, Он, конечно, мог бы, учитывая все то положительное, что царь для него сделал, ограничить свой приговор разбойным набегом Адера Идуменянина.
Однако, вступая в святые пределы судебных инстанций Всевышнего, мы попадаем на скользкую стезю спекуляций и партийных пристрастий. Ведь нет почти страницы в нашей истории, где бы не слышен был этот всемогущий глас Небес: погублю, отниму, рассею среди других народов, отдам в рабство! На меньшее наш Бог не разменивался. Но Он ли это, на самом деле? Не наше ли это маниакальное рвение столь угрожающе глаголет Его устами?
Никому, конечно, не дано знать сие с уверенностью. Но разве не видно, что в такой интерпретации Высшей воли, сложившейся еще на заре нашей истории, есть какая-то страшная нота нескончаемого грехопадения избранного народа, какой-то фатально предреченный, ничем (и никем) необоримый знак перманентного наказания и смерти?
Такое впечатление, что заключенный с господином Богом договор уже изначально содержал в себе и приговор.
«Бог, по-видимому, уже давно произнес этот приговор над всей иудейской нацией. Мы должны потерять жизнь, потому что мы не умели жить по Его заветам» — произнес предсмертно Элеазар, вождь Масады, этого последнего нашего бастиона, с высоты которого все пространство исторической жизни народа-богоносца было видно, как на ладони.
Ясно, что в этих словах есть и трагизм, и запоздавшее прозрение, но главное в них — это все та же максималистская претензия и невольная (не думаю, что сознательная, но «нас так учили!») экстраполяция ее на все века.
Ну что ж, жить всецело по «Его заветам» мы, естественно, не умели (этого еще ни одному народу не удавалось), но вот носить их под сердцем, подобно партийным билетам, и пользоваться ими с должной сноровкой мы научились, очевидно, с ранних лет.
Не числом, а верой
Еще со времен исхода из Египта в еврейские умы проникло убеждение, что побеждает не число, не сила, а Бог и вера. Причем не только в символическом, отвлеченно моральном значении этих понятий, по типу: сила на стороне правых, — а буквально.
Когда Иеровоам, первый царь «отпавшего» Израиля, пошел войной на Иудею, где в это время царствовал внук Соломона Авия,
«На какую победу рассчитываете вы? — взывал он к войскам противника, своим соплеменникам. — Не ожидаете ли вы поддержки от золотых тельцов ваших или жертвенников на горах? Но ведь эти жертвенники являются лишь показателями вашего нечестия, а никак не вашего благочестия. Или, быть может, ваше численное превосходство над нами возбуждает в вас смелые надежды? Однако знайте, что в скольких угодно тысячах воинов, сражающихся за неправое дело, нет никакой силы, потому что лишь на справедливости и благочестии может покоиться твердая надежда одержать верх над противниками. А между тем такое-то именно упование присуще нам, так как мы с самого начала соблюдали законоположения и почитали истинного Бога…» («ИД», кн. 8, гл. 11)
Пока Авий произносил речь, вероломный Иеровоам тайно окружил иудейские войска и ударил внезапно с тех сторон, откуда Авий совсем не ожидал. Он пал духом, готовый к поражению, но тут все воины Иудеи призвали на помощь Всевышнего — и, конечно же, победили.
Как видим, ничто не сравнимо с помощью истинного Бога: ни превоссходящий вдвое — вдвое! — враг, ни его тактическое преимущество, ни паническое отчаяние в собственных рядах.
Сражались соплеменники тоже, как настоящие враги. Никакими предрассудками о братской крови ни те, ни другие не грешили. «Тут произошло такое ужасное кровопролитие, какого не запомнить во всей военной истории греков и варваров; такую массу людей перерубили воины Авии в рядах рати Иеровоама и такую удивительную и знаменитую победу одержать удостоились они от Предвечного. Врагов пало пятьсот тысяч, и, кроме того, наиболее укрепленные города их были взяты силою и преданы разграблению…» (Там же).
В последующие столетия, до самой гибели Израиля, эти два еврейских государства не только не делали никаких попыток к объединению, а враждовали, как совершенно чужие народы. И это в то время, когда и размер страны, и ее численность решали все. Не говоря уже о малых странах, евреи были окружены могущественными державами, такими как Египет, Ассирийская империя, Сирия, возвысившийся позже Вавилон.
Сейчас бессмысленно, наверно, гадать на кофейной гуще. Но несомненно, не будь мы разбиты на две половинки, на два обрубка, и голос наш был бы весомее в этих древних бойнях, и сила оружия была бы ощутимее, да и тылы — более укреплены.
Ведь, несмотря на то, что цари в обеих наших странах были, по большей части, людьми незавидных достоинств, нет-нет, а появлялись крепкие и мудрые мужи. В Израиле, к примеру, выдвинулся царь Омри (876–869 гг. до н. э.), которого Даймонт называет Наполеоном своего времени. При нем страна достигла таких успехов, что современники со страхом и почитанием перед ней называли ее «страной Омри». Можно назвать и несколько успешных царей Иудеи: Асан, Иосафат, Езекия, отстоявший страну от ассирийцев, перед которыми пал Израиль, и, безусловно, Иосия (Иошияху, 640–609 гг. до н. э.), который вошел в историю как проницательный политик и неустанный реформатор.