Четвертый крик
Шрифт:
Эффект обновления и пробуждения был, в самом деле, ошеломляющим, но не надолго. Идолопоклонство и борьба с ним, а также подстегивание несознательной части населения сознательной подчиняться авторитету Книги продолжались и впредь, и, как прежде, волнами: то на энтузиазме и пафосе, то с халатностью и попустительством. При этом, мало кто в Иудее понимал, что увлечение строительством религиозным («Книга — наша слава боевая!») идет в ущерб государственному и может пагубно аукнуться в делах обороны и внешней политики, как это случилось в Израильском царстве. Мысль вождей не переставала вертеться вокруг «постановления» Всевышнего о гибельном изгнании и надежды на то, что только Он и может спасти — т. е. вокруг проблем сугубо духовно-идеологических.
Царю
Этот тоже оказался «несправедливым и злонамеренным, ни отличавшимся ни религиозностью, ни гуманностью». Бездарно играя на конфликте между Египтом и Вавилоном, он устроил гонения на пророка Иеремию, который правдиво ему на это указал и предрек, в связи с такой близорукой политикой, гибель всей страны. Результат не заставил себя долго ждать. Вавилонский царь Навуходоносор, заподозрив евреев в поддержке египтян, без труда вошел в столицу, перебил «сильных и красивых» иерусалимцев, вместе с Иоакимом, и поставил на еврейский престол сначала его брата Иоахима (Иехония), а потом его дядю Седекия, которому и суждено было стать последним царем Иудеи (598–587 гг. до н. э.).
Иосиф Флавий отдает много страниц описанию борьбы между великим подвижником нашего народа пророком Иеремией, требовавшим во имя сохранения нации безоговорочного выполнения договоров с могущественным Навуходоносором, с одной стороны, и государственными бездарями и воинствующими патриотами, тянувшими страну в бездну тайного союза с Египтом — с другой (см. также Книгу Пророка Иеремии в Библии). Чего только они ни делали, чтобы сломить волю упрямого и трезвого старца! Над ним насмехались, его травили, называли сумасшедшим, обвиняли в том, что он собирается перебежать на сторону вавилонян. По ложному обвинению в предательстве его подвергли пыткам и бросили в темницу, требуя его казни. Получив от царя отказ на казнь, старейшины все же погрузили его по шею «в яму, наполненную грязью, дабы он в ней задохся».
А между тем, вина Иеремии была лишь в том, что он понимал, что, если Седекия нарушит договор с Навуходоносором, могущество которого превосходило силы египтян и евреев, взятых вместе, Иудея, ее столица и храм будут сравнены с землей. Ясно, что такая позиция была патриотам не по нраву. И к несчастью, их голос восторжествовал. Позиция же пророка не возымела успеха даже уже в осажденном Иерусалиме, когда в предвидении самоотверженного мудреца только абсолютный фанат мог сомневаться.
Ворвавшись в город и захватив царя, взбесившийся Навуходоносор начал с лекции по основам морали царю Седекию. Он упрекал поставленного им же на престол еврейского царя в клятвопреступлении, нарушении благочестия и в черной неблагодарности. Потом тут же, в присутствии Седекия, перерезал его сыновей и приближенных, ему же самому выколол глаза и закованным отправил в Вавилон. После этого царский дворец, храм и весь город были разграблены, сожены и сравнены с землей, а народ угнан в плен.
Иосиф Флавий называет цифру в 470 лет, 6 месяцев и 10 дней существования храма после его сооружения царем Соломоном. За этот период мы пережили три катастрофы: разделение страны на два враждебных царства и поочередная гибель каждого из них, причем в идентичных обстоятельствах и по сходным причинам. С религиозной точки зрения, это было Божьим наказанием за грехи наших великих предков и за нарушение народом договорного обещания жить по Его законам.
С точки зрения реализма, думаю, что ни один народ в мире не потянул бы на эти высокие и крайние требования. Мы просто были малочисленны, на малой земле, в окружении воинствующих народов, то и дело на нее зарившихся, как, впрочем, и мы — на землю других народов. В этих жесточайших условиях — кто кого — мы не только не нашли в себе практической жилки (в чрезмерности которой нас
Я не знаю, чего больше было в нас по отношению к Нему: веры или страха. Скорее всего, это был некий симбиоз веры под страхом, ставший идеологической доктриной и не выдержавший испытаний жизнью.
Virtual nation
Потеряв землю, мы вынуждены были ухватиться за догмат веры с удвоенной энергией, поскольку ничего другого не осталось.
В английском языке есть понятие virtual reality. Это, как бы, отраженная реальность. Реальность, которая не существует и, вместе с тем, существует, благодаря тому, что наделена тем же идейным содержанием (теми же атрибутами, параметрами, свойствами), что и всамделишная. Поэтому — и это, пожалуй, главное — человек чувствует себя в ней точно так же, как в ее прототипе, т. е., в действительности.
Вот такую виртуальную страну — virtual nation — мы начали строить после утраты земли. Вместо реальной земли, мы стали жить на земле под названием Тора, или шире — Библия. А рассеявшись среди других народов, мы, в сущности, не рассеялись, не канули в лету. Мы сохранили свое религиозное лицо и в своем неассимилированном объеме стали страной, расположенной во многих странах.
Не знаю, насколько этимологически близки понятия virtual nation и диаспора, но последнее, надо полагать, замелькало в нашем обиходном языке уже со времен Вавилонского плена.
Наряду с диаспорой, именно в эти годы появляется синагога (дом молитвы) — совершенно новый, по сравнению с храмом, институт отправления веры, причем веры исключительно, теперь уже, национального самовыражения. Успех синагог в диаспоре — свидетельство того, что мы сумели, вместе с самым необходимым для жизни, втиснуть в баулы и наше вероучение. Это была, по меткому слову Даймонта, — религия в упаковке, религия, готовая к транспортировке, религия, не нуждающаяся в собственной земле, в жизни на родине.
Понятно, что это не могло не повлиять и на характер нашего патриотизма. Тора, Книга законов, Заветы отцов и весь набор религиозных догматов стали для нас важнее, чем наличие своей земли, стали нашей единственной родиной. Ну а если родина — в нагрудном кармане, или, на худой конец, в квартале от дома — в синагоге, то какая разница, где жить!
Это новое мироощущение подкреплялось еще и тем, что чужеземная почва, обозначенная столь страшным словом, как плен (Вавилонский плен), оказалась вполне подходящей для жизни и, за исключением малой прослойки непокорных упрямцев, пришлась нам по вкусу. Не испытывая неприязни со стороны местного населения, евреи постепенно начали благоустраиваться, преуспевать в ремеслах и торговле, подвязаться на чиновничьей службе и даже входить в состав царского двора и правительства.
Жизнь в этой первой (если не считать Египта) диаспоре настолько понравилась, что, когда лет 50 спустя персидский царь Кир II, захватив Вавилонию, разрешил вернуться на родную разоренную землю и отстроить храм, не все и не сразу проявили желание к возвращению. Понадобилось еще лет 20, чтобы в массовом порядке потянуться назад, в родные пенаты. Во всяком случае, второе возвращение никак не походило на первое (египетское) ни числом, ни крайностями нужды, ни суровыми условиями бегства или исхода. Напротив, немалым толчком к массовому исходу на сей раз послужила, своего рода, дополнительная приманка. Расходы по восстановлению Иерусалима и храма Кир II взял на себя, иерусалимская храмовая община, как пишут историки, комментаторы Флавия, была освобождена от царских налогов и повинностей и, больше того, поборами и повинностями в пользу евреев облагалось местное (нееврейское) население.