Четвертый Рейх
Шрифт:
— Можно я, капитан? — Кадзусе взял у Богданова ломик и принялся яростно рвать провода в блоке управления аварийным охлаждением.
Желтые предупредительные огни сменились красными. Тревожно взвыла сирена. Корабль наполнился какофонией звука и света.
Игорь чувствовал, как переполняет его дурная, пьянящая радость! Как хочется плясать, кричать что-то нелепое и непонятное!
— Кадзусе!
Японец оторвался от щитка.
— Что, Игорь?
— Ты петь умеешь?
— Еще хуже, чем мой брат. А что?
—
Они вылезли на мостик. Туда, откуда когда-то, казалось, уже очень давно, смотрели на «Ахтарск». И на всю Землю. Такую большую и зеленую тайгу…
Тут дул сильный ветер и тусклый красный свет звезды совсем не слепил.
Внизу, далеко внизу, что-то кричали немцы. Рычали моторы.
А над всем этим, русский с японцем, обнявшись, горланили, каждый по-своему, про крейсер «Варяг» и «Уходя в море». [2]
2
«Уходя в море» — японская военно-патриотическая песня.
А потом взорвался реактор.
И наступила темнота. Как в глубоком-глубоком космосе…
Только звезд не было.
Батарея экзокостюма все же сдохла. Александр надеялся, что запас энергии позволит ему уйти, но, видимо, слишком яростно и много убивал. Перестарался.
Когда спрыгивал с грузовика, голова работала еще нормально. Погребняк контролировал и себя, и ситуацию. Нужно было остановить, задержать. Дать Богданову время. Потом, если получится, уйти. В джунгли. К осьминогам. Осьминоги примут, не смогут не принять.
С этой мыслью он существовал еще какое-то время. Немцы не стали стрелять сразу. То ли у них был приказ брать землян живыми, то ли решили, что один в поле не воин. Ошибочка. На него навели автомат и приказали сдаться.
Александр кивнул, улыбнулся и бросился вперед. Он убивал голыми руками. Внутри бурлила ярость. Его обманули. Не то сейчас, не то раньше. И обманывали всю жизнь. Но то, что раньше было предельно понятно, теперь не клеилось и вызывало вопросы, ответов на которые он не находил.
И это злило.
Он вымещал злость на немцах. Бил, прыгал, рвал голыми руками плоть. Благо, подготовка позволяла, а экзосистема усиливала умения. Потом где-то сквозь кровавую пелену дернулась мысль, что пора уходить. Но смутно. И слишком поздно.
Александр рванул сквозь окружение, подхватывая на ходу брошенный кем-то автомат, и кинулся в джунгли. Вот теперь, когда он убегал, сзади послышались выстрелы, вырывая из кровавой мути и возвращая к реальности.
Стреляли ему в след, но не прицельно. Что ж раньше не начали? Боялись в суматохе своих задеть? Интересно, Богданов успел?
Мысли
«Батарейка!» — метнулось в голове.
Ничто не вечно под Луной. Или правильно говорить: под Глизе? Без поддержки экзокостюма, к которому привык за последние часы, двигаться стало тяжело, пришла усталость.
Сзади трещали ветки. Видно, он всерьез нужен немцам, если его не торопятся пристрелить, да еще и полезли в джунгли, куда обычно не суются.
Погребняк сделал петлю. Забрал вправо, пошел по дуге, возвращаясь обратно к дороге. Обойти, зайти с тылу и шарахнуть из автомата. Весь магазин. До железки. А там пусть делают, что хотят. Но у Богданова будет время.
Дорога забрезжила сквозь заросли. Александр остановился и понял, что времени уже не будет. Грузовик с дороги оттащили, трупы убрали. Когда только успели? По свободной грунтовке на взлетное поле выезжали одна за другой бронемашины.
— Стоять! — рявкнули по-немецки. Не сзади из леса, а спереди. От дороги.
Короткая очередь срезала кусты в метре от его плеча. Заметили. Пугали. Убивать не собирались. Александр ругнулся и сиганул в сторону. В спину снова заорали.
Не пробежал он и полсотни метров, как в глаза бросилось поваленное дерево. Хорошо. Погребняк прыгнул за могучий, поросший мхом ствол, залег, беря автомат наизготовку. По нему не стреляют, но это не значит, что он не может стрелять. Он поймал в перекрестье прицела крадущуюся сквозь кусты фигуру в форме.
Палец лег на спусковой крючок.
Фигурка двигалась, и рамка прицела двигалась следом, повторяя каждое движение.
А Осьминог сказал бы, что прерывать путь нельзя. Неправильно.
Да ладно. Сколько он уже убил?
Но там было надо. А здесь? Какой смысл, ведь все равно он уже никого не спасет?
Что за сопли? Убить сколько успеет, а потом…
И что? Всех все равно не убьет.
Александр поймал себя на том, что внутри что-то раздвоилось. Будто кто-то говорит с ним там, в глубине. Он даже обернулся невольно, ожидая увидеть сидящего за спиной головоногого. Но никого не было. И щупальца не было.
Тогда кто говорит? Совесть?
Бред.
Палец надавил на скобу. Человек в форме шарахнулся в сторону. Мелькнуло еще несколько фигур. Немцы попадали на землю. А Александр с удивлением отметил, что промазал.
— Пришелец, сдавайся! — потребовали из-за кустов.
Вот как. Пришелец. Он для них чужак. Пришлый.
Александр хищно ухмыльнулся. Ксенофобия — двигатель прогресса.
— Хрен вам, — отозвался он и выстрелил. Раз, другой.
Он стрелял, не надеясь попасть. Да и не особенно желая убить кого-то. Злость прошла, пришла усталость. Хотелось только одного: чтобы все поскорее кончилось.