Четвертый Рим
Шрифт:
Жрица неожиданно встала на колени и обняла бедра Луция. Машинально он попытался вырваться из ее горячих рук, но они еще крепче стянули его. Прекрасные, в мягких слезах глаза женщины молили быть с ней, и он подчинился им.
— Ты поможешь мне? — с надеждой спрашивала жрица вновь и вновь, исполняя волю своего бога.
— Да, если ты поможешь мне. Мне нужен брат. За него я все сделаю для тебя.
Женщина, ласково улыбаясь, настойчиво притягивала юношу к себе. Он чувствовал, как безразличие сменяется в нем желанием новых ласк.
— Но она, — кивнул Луций на девочку, стесняясь чужих глаз.
Жрица хлопнула в ладоши, и тотчас из другого, скрытого входа вбежали храмовые слуги.
Спокойные пальцы жрицы убаюкивали юношу. Она склонила его голову себе на грудь. Ее руки длинными волнистыми движениями струились по его волосам. Луций не мог уже противиться ласкам жрицы. Он прижался к ней и отдался ее упругому зовущему телу. Жрица упала на ковер, помогая юноше. В это время из отброшенной туники выпала статуэтка бога. Однако жрица не заметила этого, и Луций потонул в ее объятиях в тысячу раз более сладостных и изощренных, чем объятия девочки.
Когда юноша пришел в себя, перед ним стояла жрица уже полностью одетая и очень взволнованная. В руках она держала каменную фигурку Сатаны.
— Откуда это у тебя? — спросила жрица, и Луций увидел, как в ее прекрасных глазах промелькнул ужас. — Это очень редкая и древняя вещь, я только слышала про нее, а вижу впервые.
Юноша объяснил, что нашел статуэтку у себя в спальне, но жрица только покачала головой.
— Ты путаешь, — возразила она. — Значит, он наслал на тебя затмение. Еще ни один человек, который носил это, добром не кончил, — продолжила жрица, по-прежнему недоумевая. — Но от моих людей ты теперь защищен. Можешь идти наверх, тебе даже не нужна моя помощь. Покажи людям, которые готовят мальчика, эту статуэтку и скажи: "Именем Сатаны я забираю его". Никто не посмеет противиться.
— Ты меня дождешься? — спросил Луций с надеждой. — Мы сейчас вернемся.
Юноша не заметил, с каким ужасом и мольбой смотрела на него жрица, когда он запихивал фигурку в карман.
Луций не узнал брата в том накрашенном, насурьмленном мальчике, которого ему вытолкнули служители культа в наскоро напяленной первой попавшейся одежке. Когда Василий стер грим, то оказалось, что щеки его исцарапаны, а на скуле чернеет огромный синяк. Но главное, что он был жив, и ни один последователь Сатаны не посмеет его вернуть назад. Юноша решил, что пока мальчик находится в Римском клубе, грех выбрасывать статуэтку, производящую такое сильное действие на фанатиков. Он утешил брата и пообещал, что никогда не будет более с ним разлучаться. Когда Василий заснул, свернувшись в комочек на диване, юноша вновь обратил внимание на неподвижно сидящую у стены жрицу.
"Разве можно служить злым богам, — подумал Луций. — Мог бы я, например, спокойно смотреть, как ребенка волокут на алтарь и хладнокровно режут, как ягненка. Что это за бог такой, который принимает в жертву невинную душу, и что это за служительница, подчиняющаяся его волеизъявлению? Как могла эта прекрасная юная женщина, которая только что убаюкивала его после бурных ласк, как мать, так сломаться в своей прежней жизни, чтобы стать прислужницей дьявола. Что же могло произойти за столь короткий в человеческом измерении срок, чтобы отвести от естественного добра к полному злу. Или, может быть, таких прислужниц с юности готовят к поклонению злу, тогда сидящая перед ним женщина — просто чудовище, не ведающее что творит". Но юноша знал, что это не так.
— Сколько лет ты служишь жрицей? — задал он невинный с виду вопрос.
Жрица пододвинулась к нему, вытянула белую руку из-под свободно развевающейся золотистой хламиды, сквозь прозрачный шелк которой были видны ее голые плечи и округлая грудь. Юноша не смог преодолеть внутреннее сопротивление и отодвинулся.
— Ты не об этом хотел спросить, — улыбнулась жрица и почти насильно взяла руки Луция в свои горячие пальцы.
— Ты хочешь узнать, как душой моей завладел Сатана, где, как ты считаешь, я оступилась и ушла по дьявольской дорожке. Будь честен со мной, милый, это так?
Когда Луций кивнул, жрица продолжила:
— Могу тебе сказать, как ты, наверно, и сам догадался, — и снова тонкая улыбка скользнула по ее коричневым накрашенным губам, — что высших служителей культа готовят годами. Так и я проходила обучение у великих учителей сатанизма. Но прежде чем попасть в такую школу, — поверь мне, это более сложно, чем в богословскую академию, — нужно самому прийти к богоотступничеству, постигнув много подвигов зла.
О своем пути мне трудно говорить, кроме того, я не хочу сбивать тебя с толку софизмами, в которых не отличить правду от лжи. И не думай, что я хочу оправдаться перед тобой, хотя не скрою, за те немногие часы, которые мы провели вместе, ты как-то вошел ко мне вот сюда, — ткнула она себя под левую грудь длинным тонким пальцем. — На самом деле... — она улыбнулась и так неожиданно крепко прижалась к юноше, что он не решился развести ее руки, — на самом деле мне хочется, чтобы ты как можно дольше не забывал этот день, и я готова чуть приоткрыть тебе мои мысли и отточить свои. Ведь мы будем говорить о предмете, который я пропустила через свою жизнь, а ты знаешь лишь умозрительно через свою мораль. Только, пожалуйста, не спорь со мной, а просто отвечай на вопросы, потому что на низших ступенях служения мы регулярно проводим диспуты, в которых обязаны выступать и за ту и за другую сторону.
Конечно, человеческое жертвоприношение кажется преступлением на уровне здравого смысла. Но что останется от твоего здравого смысла, если чуть-чуть сдвинуть плоскости логики. — Она внимательно посмотрела на него. — Тебя вряд ли воспитывали в какой-то вере, по-моему, ты сирота?
— Почему ты так решила? — спросил Луций чуть отвернув от жрицы голову. Тщетность недавней петербургской поездки стала настолько ясной, что он чуть не сплюнул, желая подавить горечь во рту. — Мои родители живы, просто я с детства не живу с ними.
— Ты с детства, а твой младший брат — никогда. Какая разница — живы они или нет, если их нет рядом с тобой. Итак, ты — сирота и вряд ли воспитан в лоне какой-нибудь из религий. Признайся, так?
— Так, — отвечал юноша, не понимая, куда она ведет.
— Тогда ты наверняка не видишь ситуации, при которой человеческое жертвоприношение было бы добром.
— Нет, — сказал Луций твердо.
— Но если мы верим в Сатану и признаем, что он существует, следовательно, принося в жертву одного, мы спасаем тысячи. Скажи, что лучше: гибель одного человека или миллионов? Ужасно горе одной матери, но если этим спасаются тысячи матерей, которых иначе дьявол оставил бы без их детей?..
— Не знаю, — ответил юноша. — Я не могу тут считать. — Он посмотрел на спящего Василия и решил, что не мог бы пожертвовать им даже ради спасения всех мальчиков из его интерната. — Я думаю, что невозможно считать добро как кусочки сахара, — запинаясь произнес он. — Конечно, если бы ты сказала, что одной жертвой можно было бы выкупить у смерти всех людей сразу, тогда я бы еще заколебался, а так...
— Наверно, ты имеешь в виду судьбу Иисуса, который своей смертью искупил все человеческие грехи? Ответь мне, пожалуйста, — и вновь она улыбнулась ему нежно и покровительственно, как маленькому ребенку, — раз с жертвоприношением мы ничего не выяснили, может ли быть добро без зла?