Четвертый Рим
Шрифт:
Итак, проснувшись рано утром, он продолжал лежать без движения, пока его брат слонялся по комнате в ожидании подарка. Подарок запаздывал, и наивный мальчик ощутил первые позывы голода. Через некоторое время, когда уже каминные часы пробили двенадцать дня, он объявил, что если тотчас не поест, то станет рвать желчью от голода.
— Ну что ж, — вздохнул Луций, — пойдем, только не отходи от меня ни на шаг.
Пока он мрачно раздумывал, как им пообедать, по возможности ни с кем не встречаясь, дверь спальни отворилась от сильного удара, и одетый точно так же, как и накануне, на пороге появился Никодим.
— Ну вы и спать горазды! — воскликнул он, нисколько не смущаясь мрачного взгляда Луция, которому уже успел пожаловаться
Однако сам Василий глядел на мускулистого Никодима с каким-то смутным интересом, потому что боль, терзавшая его весь вечер, куда-то ушла, а вместо нее появилось новое ощущение, которое он, впрочем, еще никак не мог понять. Никодим, почувствовав на себе заинтересованный взгляд, приосанился, поправил на поясе меч со сверкающей позолотой рукояткой и продолжал.
— Как, — говорил он, — разве вы не знаете, что приглашены на пир счастливейшим из смертных, основателем Римского клуба и прочая, прочая, прочая...благородным Хионом. — Тут глашатай сбавил спесь и перешел на товарищеский тон. — Странно, что он прослышал о вас, но, видимо, мир не без добрых людей, и учтите, — добавил он, потому что братья отреагировали на его слова по-разному: Василий сделал глотательное движение, а Луций резко качнул головой, — ...учтите, что приглашение на пир к главе всех наших римлян это своего рода индульгенция, которая выдается крайне редко и служит прикрытием от любых разборок и приставаний здешней полицейской челяди.
Я тоже буду там, — поспешил он ответить на безмолвный вопрос Василия. — Хион отрядил меня трубачом, чтобы после каждой перемены вин я возвещал, сколько лет жизни он потерял. Человек он доброжелательный, так что, думаю, вы получите от пира не только большое удовольствие, но и пользу от его защиты. Ибо, видит бог, я вас оградить от происходящего здесь не сумею.
— От тебя бы самого оградиться, паскудник, — вполголоса пробормотал Луций, но, чуть подумав, решил, что есть все-таки надо, а мерзавец, хоть проявляет себя как блудливый козел и подхалим одновременно, все-таки никогда не желал им зла. Да и вообще, если серьезно мыслить о побеге, значит, надо познать Римский клуб изнутри, потому что без особого пропуска не только не впускали сюда, но и никого не выпускали.
Отбросив сомнения, братья последовали за Никодимом, который через несколько переходов привел их к двери с надписью: "Всякий, кто выйдет отсюда без приказа, лишится головы". Несмотря на простоту и лапидарность, надпись все-таки показалась Луцию внушительной и заслуживающей внимания. Толкнув дверь, Никодим прошел внутрь огромного помещения, все стены которого были украшены фресками, изображающими человечка с плоским лицом и небольшими глазками в чрезвычайно величественных позах.
Вот этот мужчина, еще совсем молодой, стоя на коленях перед кроткого вида старичком в короне, несомненно, Российским монархом, получает весьма ценную награду, о чем свидетельствует высочайшее внимание присутствующих на церемонии зевак. На другой стене тот же самый мужчина в седле и с мечом в руке на лету срубает голову закованному в кандалы звероподобному азиату в черном халате с золотыми пуговицами. На третьей фреске он же в одной набедренной повязке, а его пухлые плечи и грудь служат восхищенным достоянием десятка прекрасных юных девиц в полном неглиже. Даже на потолке какой-то черт с крыльями возносил присмиревшего героя за подбородок на высокую трибуну. Рядом искусной рукой была изображена Фортуна с рогом изобилия и три парки, прядущие золотую нить. Чтобы рассмотреть картину, братьям пришлось так задирать головы, что они не заметили, как оказались в центре облицованного мрамором зала с фонтаном и сафьяновыми кушетками, на которых расположилось множество разного народа.
Никодим подвел братьев каждого к своему месту. К их удивлению, в изголовье кушетки Василия было золотыми буквами выведено на латыни, греческом и русском его имя. На кушетке же Луция, гораздо более просторной, изображен был во всю длину жирный вопросительный знак, к тому же рисованный черной краской.
Растянувшись во весь рост, Луций осторожно осмотрелся. По окружности триклиния, так же как и он, возлежало множество людей, обративших свой взор к огромному мраморному столу. В самой его середине прилег на передние ноги ослик коринфской бронзы с вьюками на спине, которые были полны с одной стороны кипящими в масле коричневыми колбасками, а с другой — жареными курицами, обрызганными маком и медом. Только юноша сглотнул слюну, как к его лежанке подошли два мальчика в коротких белых плащах и беретах. Не говоря ни слова, они стащили с братьев сандалии и омыли им ноги ледяной водой, предварительно старательнейшим образом остригши ногти. При этом они пели патриотические песни и в такт притопывали. Только насухо вытертые и вновь обутые братья собрались приступить к трапезе, как зазвучала симфония в классическом стиле с обилием духовых и ударных инструментов.
Четыре воина, держа на вытянутых руках малюсенькие подушки, внесли хозяина пира. Его лысая голова высовывалась из широкого шарфа с пурпурной оторочкой и свисающей там и сям бахромой. Василий тотчас узнал его по багряному плащу и хотел было крикнуть: "Где мой мотоцикл?" — но почему-то передумал и протянул руку к курице.
Мужчина, многократно изображенный на стенах и потолке, не обращая ни на кого внимания, сделал полный круг на плечах охранников и был осторожно опущен ими на самое высокое место за столом. Тут он хлопнул в ладоши. Мгновенно четыре девчушки, у каждой из которых в носу торчало серебряное кольцо, внесли громадную плетеную корзину. В ней, расставив крылья, сидела огромная индейка из дерева и соломы. Под звуки пронзительной музыки, изображающей, по-видимому, возмущение наседки, служанки принялись шарить в соломе и, вытащив оттуда большие желтые яйца, раздали их пирующим. Радушный хозяин обратил внимание на это зрелище и сказал:
— Друзья, я велел подложить под индейку страусовые яйца. И ей-ей боюсь, что в них уже страусята вывелись. Попробуйте-ка, съедобны ли они?
По примеру других гостей Луций взял тяжелую серебряную ложку, лежащую справа от него и разбил яйцо, которое оказалось из слоеного теста. Он чуть не бросил свое яйцо, заметив в нем что-то, напоминающее цыпленка, но затем услышал, как Василий воскликнул счастливо: "Ну и вкуснятина!" Поковыряв корочку, Луций вытащил из яйца жирную перепелку, приготовленную под соусом из перца и яичного желтка.
Заметив, что юноша изготовился вслед за перепелкой съесть и тесто, возлежащий по соседству сотрапезник предупредил его:
— Молодой человек, советую не слишком налегать на первые блюда. Всего ожидается более десяти перемен, так что не опростоволосьтесь. Вы, видно, впервые на пиру у нашего благодетеля? — И на молчаливый кивок Луция продолжил: — Так вот, знайте, что кругом стола спрятаны среди гостей специальные люди, которые строго следят, все ли перемены пробуют гости. Ведь отказ хоть от одной из них — оскорбление для хозяина. Хион так готовился к приему, что грех обидеть его отказом от еды. А грех наказуем.
Поблагодарив за сведения, юноша с большим сожалением отказался от оболочки яйца. По знаку, данному Хионом, который почти ничего не ел, а только строго наблюдал за пирующими, вновь грянула музыка, и тотчас мальчики стали уносить подносы с закусками. В суматохе упало одно серебряное блюдо, Хион заметил это и велел подвести виновного отрока к себе. Разине надавали затрещин, а блюдо бросили обратно на пол. Один из мальчиков вымел его вместе с остальным сором за дверь. Мальчик же, уронивший блюдо, был уведен в дальний конец зала прямо напротив Хиона, где с него сняли всю одежду и цепью приковали к одной из мраморных колонн, поддерживающих свод.