Четвертый Рим
Шрифт:
— Вы плохой стратег, — обратился к Иезуиту мощный высокий мужчина с бритым загорелым лицом и единственный, имеющий на вооружении исконно русское оружие — крепкую круглую дубинку, которая, скорее всего, прежде была ножкой дубового кресла, — иначе бы вы не оставили в нашем тылу профессиональных военных, предварительно их не обезвредив. Думаете, опытным воинам трудно освободиться от пучка веревок, да и картонная дверь не долго продержится.
— Твоя кровожадность меня смущает, — перебил его предводитель. — И если бы сегодня мы не нуждались в каждой паре свободных рук, я бы отправил тебя составить компанию тем, чьей смерти ты алчешь. Чтобы не томить других, скажу тебе, что никакими силами не смогут охранники подняться выше первого
Римский клуб — это мозг мятежа, соединенный слухом и зрением с внешним миром — Москвой. Мы должны уничтожить сам мозг — компьютерный центр со всеми вложенными в него программами, телевизионную студию — уши и глаза мятежа и сопротивляющихся легионеров — его мускулы. Счастье наше, что внутри клуба не подозревали врагов заговора, и поэтому Хион и его компания не сочли нужным оставить хотя бы сотню воинов. И что бы мы делали даже с десятью воинами на каждый этаж?
— Как у них с современным оружием? — спросил худощавый монах в очках, с вьющимися русыми волосами. — Что стоит всех нас положить из одного автомата!
— На территории Римского клуба владение огнестрельным оружием запрещено под страхом смертной казни, — сухо ответил Иезуит. — Дурно же вы думаете о командире вашем, если смеете даже тень неуверенности иметь. Что же вы пошли за мной, если полагаете, что могу я вас завести под стрелковое оружие! Наверно, не копьями и мечами я бы вас вооружил, а минометами и гранатами. Приободритесь, робкие. Во всем здании сейчас не более двух-трех десятков вооруженных людей, и, переходя с этажа на этаж, мы отключаем физическую и информационную энергию, так что в тылу у нас никого нет и не может быть. Другое дело, что после победы над собственными согражданами примчатся в клуб мятежники продолжать бесовские развлечения, так мы и должны подготовить им встречу.
Начальный этаж оказался одним из самых трудных. Мало того что почти в каждом зале была своя секта, и потому некоторые из них были набиты непонятным народом, который никак не поддавался контролю, пришлось спускаться в отгороженный кованой решеткой подвал, где на многочисленных дверях, уводящих взгляд в проходы из стальных прутьев, висели тяжелые замки. За решеткой в десятках просторных клеток сидели самые разнообразные звери, все громадные и свирепые. Луций не сразу смог по достоинству оценить этот факт, потому что никак не мог понять, зачем такое количество диких животных собрано в одном месте.
Звери скорее всего были голодны. Они рычали, визжали, свистели и всячески выражали негодование задержкой завтрака. От диких воплей и вони у юноши разболелась голова. Однако он не выказывал своего состояния, пока их предводитель не дал команду двигаться дальше.
Без всяких приключений прошли они следующие пять этажей, выявляя одиноких легионеров и членов Римского клуба. Когда они попадали на собрания сект или молельни чужих церквей, Иезуит приказывал никого и ничего не трогать, ибо иногда число сектантов неизмеримо превосходило число воинов эзотерического христианства. Единственное, что они делали, — это, переходя с этажа на этаж, обесточивали за собой все, не беря во внимание то, как будут выбираться обитатели нижних этажей.
Первое сильное потрясение Луций испытал, проводя чистку тринадцатого этажа. Пройдя анфиладу комнат и несколько больших зал, он попал прямо к бассейну, в котором искупался недавней ночью. Теплая вода стекала в бассейн из большого закрытого желоба, и тут же на мелководье, прибитая к краю бассейна, качалась в белой пене одетая в красный халат женщина с погруженным в воду лицом. Уже предчувствуя несчастье, он, не раздеваясь, прыгнул в бассейн и через несколько секунд вынес на бортик ту юную девушку, которая приютила его ночью. Никаких повреждений не было на ее прекрасном загорелом теле, только распущенные в беспорядке волосы, да раскрытый в напряжении рот говорили, что смерть ее была насильственной. Несколько минут просидел юноша перед ней, бросив в сторону жалкое свое снаряжение, потом еще более воодушевленный местью положил девушку навзничь на ковер у бортика бассейна и пошел, сжимая в руке меч, с жарким тяжелым комом в груди вместо сердца.
Первое серьезное сопротивление оказала им толпа паломников на четырнадцатом этаже. По иронии судьбы эти люди и в самом деле приняли их за легионеров. Смуглые, в длинных белых одеяниях, они сидели рядами перед большим экраном, на котором разворачивались события мятежа. Их предводитель — необычайной толщины индус в очках, с окладистой бородой и в чалме, повязанной прямо над маленькими выпученными глазками, — подошел к Луцию, приняв его почему-то за старшего, и затараторил, перемежая русские слова с арабскими и повизгицая от негодования.
Только несколько секунд спустя юноша понял, что индус возмущается по поводу малочисленности жертв на улицах и предлагает помощь своих людей, которые, как он смачно выразился, "зальют Москву кровью выше Кремля". Когда Луций понял индуса, мрачная ярость овладела им. Сам не до конца разумея, что делает, он вытащил меч из ножен и полоснул им по разваливающимся от собственного веса губам муллы. Тотчас лицо, маячившее перед ним, расцвело красными ручейками, индус отшатнулся, зажал окровавленный рот и повалился на пол.
Откуда ни возьмись набежали женщины. С рыданиями и криками они подняли раненого и понесли в глубь комнаты, точнее зала. Паломники вскочили со скамеек и обернули в сторону монахов опоясанные чалмами головы, и поскольку они представляли множество национальных меньшинств, населяющих столицу, то и головные уборы у них были самые разнообразные. У одного свернутый кольцами мохеровый шарф, у другого — самого громкого и агрессивного — обыкновенный ком не слишком чистых лицевых полотенец. Не найдя никакого другого оружия, паломники стали отрывать прикрепленные к стенам скамейки и разбивать их о деревянный пол, дабы вооружиться.
— За что ты его? — спросил недружелюбно юношу один из монахов. Луций не успел ответить, на него налетела сразу целая куча паломников, которую он с трудом отгонял протянутым ему копьем. Постепенно число и ярость нападающих увеличились и, проткнув нескольких, наиболее горячих, мечом, Иезуит, к вещей славе господней прекрасно владеющий оружием, постарался обеспечить достойное отступление.
И тут произошло то, чего Луций всячески избегал. Один из паломников, более других раздосадованный ранением наставника, рыжий толстощекий мужик с громадными ручищами, видимо уверенный в себе, все-таки исхитрился, крутясь, словно взбесившийся, пес вокруг юноши, достать его толстой, расщепленной по краям доской. Тычок разодрал Луцию щеку, кровь залила его лицо и дала новый импульс дикой, всепоглощающей ярости. Толстое лицо самодовольно улыбающегося паломника вспыхнуло перед глазами юноши, и он, смахнув с щеки кровавый след, бросился вперед. Луций в одно мгновение изрубил жалкое орудие мести и, когда толстяк завопил от страха, погнал его обратно мимо целого ряда дверей в зал. Хотя Иезуит кричал ему и звал назад, Луций не успокоился, пока не подрубил толстяку ногу на бегу, и когда тот с размаху покатился по полу, юноша настиг его и, не помня себя, погрузил клинок в плотное, как сырое тесто, тело. Вопли толстяка отрезвили его. Не смотря, ранил ли он его или уже убил, не желая добивать стонущее, катающееся существо, он бросился с поднятым мечом назад, сквозь густую толпу паломников, нанося и отражая удары, и оказался у лифта, где его ожидали монахи с окровавленными мечами и копьями и Иезуит с фанатичным блеском в глазах. Впрочем, напуганные паломники не столь уж рьяно преследовали их, видя собственное бессилие. В отряде был ранен только Луций, да еще один молодой монах получил сильный удар по руке и мучился от боли.