Четвертый Рим

Галечьян В.

После того как бойцы отделились от врагов лестничной площадкой, Иезуит обратился к Луцию со словами укоризны.

— Они говорили, а ты совершил, — выговорил он сурово. — Тигр тоже кровожаден, однако ты не уничтожаешь всех тигров, а только того, кто причинил тебе непосредственный вред. Эти паломники, наверно, настоящие отбросы, и дай им волю, в самом деле грабили бы и убивали с легкостью, но мы же не они. Теперь нас осталось только семеро, потому что этот парень уже ни на что не способен со сломанной в двух местах рукой, да и тебе не мешает зашить рану, иначе останется шрам на всю жизнь. Но душевный шрам я

бы не хотел тебе врачевать, потому что ты убил человека, не защищаясь, а в запале и из мести.

— Однако дай ему волю, — возразил ему юноша, чье лицо было замазано кровью, которую он в пылу драки не смог унять, — так дай ему волю, он и его собратья всех бы нас измесили, как крыс.

— Что же нам теперь уподобляться любому человеческому отребью, которое встретится у нас на пути? Они убивают инстинктивно, не чувствуя разницы между добром и злом. Мы же осознанно, беря на душу грех и мучась содеянным.

— Так что же, не убивать, — спросил с вызовом рослый монах, — послать все это гнездо разврата к чертовой матери и пойти к проституткам выспаться?

Иезуит мрачно покачал головой.

— Не мир я вам принес, а меч, — сказал господь. — И разве не жгло его душу сознание того, что сказанное входит в противоречие с основными заповедями. И разве не мучился он, надрывая свое сердце в поисках компромисса между совестью и долгом, и разве не сознавал он в отчаянии, что компромисса нет. Ибо где долг, там и необходимость. И я говорю вам, и меня терзают сомнения при виде пролитой крови врага, — особо подчеркнул он последнее слово, — но вслед за господом я повторяю: не мир мы принесем Римскому клубу языческому, а меч. Ибо мы в защите и защищаем жизнь от скверны, — так закончил он свою противоречивую проповедь.

Следующий этаж очистили они от редких легионеров безо всякого сопротивления, а на пятнадцатом Луция постигло горе.

Пятнадцатый этаж, тот самый, на котором располагался вход в апартаменты Хиона, оказался столь необъятным, что монахи попарно разбрелись по нему и не могли собраться более часа. Выманив из-за двери апартаментов охранника и добежав по памяти до покоев хозяина клуба, юноша не нашел там брата. В том, что тот был здесь, совсем недавно убеждали неубранные тарелки с остатками завтрака и еще теплая чашка китайского фарфора с чаем.

В задумчивости присел Луций на мягчайшую кровать, протянул руку, чтобы забрать фотографии: его и Василия, сиротливо смотревшие на него с журнального столика, когда вдруг его внимание привлек плоский листочек белой бумаги, через который проступали написанные чернилами на другой стороне слова. С похолодевшим сердцем вытянул он придавленный зажигалкой листок и некоторое время держал его в руках, не осмеливаясь перевернуть.

"Здравствуй, дорогой брат, — прочитал он. — Найди меня, пожалуйста, потому что мне очень страшно. Хорошо мне только ночью, когда никого нет. Вчера ко мне приходила жена Хиона мириться. Она похожа на старую змею, только толстую. Я ей сказал, что хочу уйти, только не знаю как. По-моему, она мне не поверила. Если ты меня не заберешь сегодня, мне кажется, я умру".

На письме не было ни подписи, ни даты. Луций ошалело вертел его, пытаясь еще что-либо в нем разглядеть, потом сунул в карман и резко поднялся. Не боясь шума, он в ярости взмахнул мечом, разрубив столик пополам, и побежал к выходу.

5.

МАГАЗИН "ВСЕ ДЛЯ ВАС"

Раздвинув облепивших машину с Линой бродяг, высокая фигура в оборванном черном пиджаке с запрокинутыми вверх руками, в которых с трудом помещался большой камень, подскочила к капоту и засадила булыган в лобовое стекло. Стекло затрещало и прогнулось, по нему пошли зигзагообразные белые трещины. Толпа удовлетворенно завыла, детина в пиджаке нагнулся, подобрал с натугой каменную глыбу и вновь начал поднимать ее над головой, напыжась, словно штангист, берущий непосильный вес. Лина до мельчайшей черточки видела его искаженное круглое лицо с большим поцарапанным носом и злорадным выражением сощуренных глазок.

Прежде чем камень достиг верхней точки, в девочке проснулся боевой дух отца. Тысячу раз она сидела рядом с водителями и наблюдала, как они заводят машину. Более того, Алексей, уступая просьбам девочки, посадил ее как-то за руль и дал возможность проехать несколько метров. Лину словно приподняло невидимой внутренней силой и переметнуло на водительское сиденье. Она нажала одной рукой на газ и одновременно выжала педаль сцепления. Поворот ключа заставил машину взреветь и дернуться точно перед прыжком.

Оборванец с камнем в руках застыл, не зная, кидать ли его или отпрыгнуть в сторону. Миг раздумья его погубил. Почти против желания Лины машину швырнуло вперед. Алкаш согнулся пополам, и его голова угодила точно в место удара камнем. Несколько мгновений он ехал на капоте, обернув к Лине окровавленное, помертвевшее лицо, потом скатился вниз, и с хрустом прошлись по нему колеса. Девочка бросила руль, машину еще раз швырнуло в сторону, и мотор затух. Снова толпа окружила машину, скрюченные руки рвали ручки двери, били в окна салона, и снова Лина вертела ключ зажигания, пытаясь оживить омертвелый двигатель, но искра жизни никак в него не возвращалась. Треснула обшивка машины, камни крошили металл дверей, ухватистые руки тянулись к девочке через разбитые стекла. Ее выволокли, обдирая платье острыми осколками стекла, швырнули на землю и образовали вокруг нее прямоугольник.

Двое здоровых приземистых ханыг осторожно, как ребенка, принесли труп в черном пиджаке, с вывернутыми ногами и покрытыми густой коростой крови грудью и шеей. Из сурово молчащей толпы вышла, шаркая ногами, вылитая ведьма, согнутая, со сдвинутыми к кончику горбатого носа очками, в намотанном на шею грязно-зеленом платке. Она ухватила Лину за волосы и с невероятной для хлипкого тела силой приподняла над землей.

— Вот твой жених, — прошептала она, с ненавистью глядя на девочку, — будь ты проклята в семени своем! Сейчас вас и обвенчаем, посаженой матерью будет вам сыра земля.

— Целуй его, — закричали из толпы. — Целуй жениха, сука! В один гроб их!

— Но сначала паровозик, — вышел из толпы тот самый сухой и большеносый бомж, который первым подбежал к машине. — Мужики, скидывай штаны!

Тотчас он вертко стянул ремень с бумазейных мятых портов, и сами брюки полетели ему под ноги. С Лины стащили, несмотря на сопротивление, одежду и положили лицом вниз на землю.

Сухопарый мужик с воплем: "Благословите, братцы!" — поднял руку с зажатыми в ней трусами и молча рухнул на землю.