Четыре голубки
Шрифт:
И потому Росс не особо обращал внимание на сегодняшний цветущий вид жены. Но он подозревал, что сейчас что-то изменилось, она выглядела умиротворенной, как никогда прежде. Разумеется, любой женщине нравится, когда ей восхищаются, в этом Демельза ничем не отличается от других. Однажды они уже повздорили в бальном зале, бог знает когда это было. В тот раз, как припомнил Росс, он сердито обвинил жену в том, что вокруг нее вьется стайка неприятных и недостойных мужчин, а она ответила, что это Росс о ней забыл.
На сей раз он не забыл о Демельзе,
Кто-то за его спиной откашлялся, и Росс обернулся. Там стоял лакей в белом парике.
— Прошу прощения, сэр, но его сиятельство просит вас оказать любезность и пройти в его кабинет.
Росс поколебался. Ему не хотелось беседовать с его сиятельством, но приехав сюда, вряд ли он мог отказаться. Когда он проходил через холл, по лестнице спускалась Кэролайн.
— Не могла бы ты передать Демельзе, — обратился к ней Росс, — если ей надоест танцевать, что я в кабинете его сиятельства. Надеюсь, я ненадолго.
— Разумеется, Росс, — улыбнулась Кэролайн.
Лишь когда Росс вошел вслед за лакеем в кабинет Фалмута, он с легким удивлением отметил, что в кои-то веки она не ответила насмешливо или с иронией.
— Я самый несчастный человек на свете, — сказал Хью Армитадж.
— Почему? — спросила Демельза.
— Потому что женщина, которая мне дороже жизни, замужем за человеком, которому я этой жизнью обязан.
— Тогда я полагаю, вам не следовало этого говорить.
— Приговоренному дозволено говорить о том, что у него на сердце.
— Приговоренному?
— К разлуке. К потере. Завтра я уезжаю в Портсмут.
— Лейтенант Армитадж, я...
— Не могли бы вы называть меня Хью?
Они разделились, но потом снова сошлись в танце.
— Что ж, Хью, раз уж на то пошло. Не думаю, что вы приговорены к потере, ведь невозможно потерять то, чем не владеешь.
— У меня есть ваше общество, беседы с вами, возможность прикоснуться к вашей руке, слышать ваш голос, видеть свет ваших глаз. Разве я не могу скорбеть по этой потере?
— Вы поэт, Хью. В этом-то и проблема.
— Да, позвольте мне объяснить, как я давно уже пытался. Вы считаете, что я придумал недостижимый идеал. Но поэты вовсе не романтики. Я не романтик, уж поверьте. С четырнадцати лет я служу во флоте и всего навидался в жизни, самых неприятных ее сторон. Я знал и многих женщин. У меня нет на их счет иллюзий.
— В таком случае вы не должны питать иллюзии на мой счет.
— Я и не питаю. Нет.
— Наоборот. Та поэма...
— Я написал и другие. Но не решился их послать.
— Вам и эту не следовало посылать.
— Разумеется, не следовало. Это было неподобающе
Демельза пробормотала что-то едва слышно.
— Что? Что вы сказали?
Она подняла голову.
— Вы меня озадачили.
— Могу ли я надеяться, что это значит...
— Не стоит надеяться. Разве мы просто не можем радоваться тому... что живы? Вспомните, что вы сказали мне в Техиди о том, как заново научились ценить жизнь?
— Да, — ответил он. — Вы обратили против меня мои же слова.
Демельза широко улыбнулась.
— Нет, Хью... Не против вас, а совсем наоборот. Таким путем мы можем ощущать привязанность, но никого не ранить.
— Так вы чувствуете ко мне привязанность? — спросил он.
— Вам не следовало об этом спрашивать.
— Я только что лишился солнечного света — вашей улыбки. Но это того стоило, потому что вы слишком честны, чтобы меня обманывать. Это не привязанность.
— Танец закончился. Все расходятся.
— Вы не чувствуете ко мне того, что чувствовали бы к брату. Это ведь так, Демельза?
— У меня много братьев, и ни один не похож на вас.
— А сестры?
— Нет.
— Увы. Мне не стоило спрашивать. Господь не стал бы повторять свой шедевр.
Демельза глубоко вздохнула.
— Я бы выпила портвейна.
— Эта контрабанда, — сказал виконт Фалмут, — достигла возмутительного размаха. Вы знаете, что на прошлой неделе в Фалмут прибыла шхуна «Мэри Арманд» с грузом угля. Но кое-кому шепнули словечко, и во время разгрузки на борт поднялись таможенники. На судне нашли второе дно, под которым скрывалось двести семьдесят шесть бочек бренди.
— Вот как, — пробормотал Росс.
Он машинально отметил, что у Фалмута, Бассета и Джорджа Уорлеггана есть кое-что общее: ненависть к контрабанде. Поскольку сам Росс некоторым образом был в нее замешан совсем не так давно, он не мог найти более подходящего ответа. В любом случае, вряд ли его сиятельство пригласил Росса, чтобы обсудить эту проблему.
Фалмут сидел у дымящегося камина, пламя только разгоралось. На виконте был зеленый бархатный сюртук и небольшая шапочка, прикрывающая скудную шевелюру. Выглядел он, как зажиточный фермер средних лет, но молодящийся, здоровый и набирающий вес. Лишь глаза выдавали аристократическое происхождение. Рядом с ним стояло блюдо с виноградом из оранжереи, он время от времени клал в рот виноградинку.
Разговор коснулся урожая. Росс подумал, что они могли бы обсудить любую тему, затрагивающую графство: судоходство, горное дело, судостроение, добычу в карьерах, рыболовство, выплавку металла или новые предприятия на юго-востоке, добывающие глину для посуды, и во всем этом Фалмут наверняка принимает участие. Не так приземленно, как Уорлегганы, не занимаясь делами лично, но имея доли, которыми управляют служащие и адвокаты, или владея землей, где стоят предприятия.