Четыре пера
Шрифт:
— И мне это удалось, — продолжила миссис Адер. — Вы рассказали об этом однажды утром в Роу. Как я была рада! Вы этого не заметили, я уверена. В следующее мгновение вы разрушили всю мою радость, сказав, что уезжаете в Судан. Вы отсутствовали три года. Для меня это были несчастливые годы. Вы вернулись. Мой муж умер, но Этни была свободна. Этни отказалась от вас, но вы ослепли, и она пожалела вас. Понимаете, какие взлеты и падения выпали на мою долю. Но эти месяцы здесь были самыми худшими.
— Мне очень жаль, — сказал Дюрранс. «Миссис Адер совершенно права, — подумал он. Нужно было что-нибудь ей сказать. Мир жестоко
Он мог понять, что она испытала, ведь во многом так же страдал и сам. Для него было совершенно ясно, почему она предала тайну Этни той ночью на террасе, и поэтому он проявил к ней мягкость.
— Мне очень жаль, миссис Адер, — нескладно повторил он. Он не знал, что еще сказать, и протянул ей руку.
— Прощайте, — сказала она, и Дюрранс перебрался через проем в живой изгороди и пересек поля в сторону своего дома.
Миссис Адер долгое время после его ухода стояла у живой изгороди. Она сделала свое дело и нанесла удар себе и мужчине, которого любила.
Это было абсолютно ясно. Заглянув немного вперед, она поняла: если Дюрранс в конце концов не разорвет помолвку с Этни, женится на ней и поедет на её родину, он вернется в Гессенс. Эта мысль еще более отчетливо показала миссис Адер глупость её выходки. Если бы только она промолчала, то сохранила бы по соседству настоящего и верного друга, а это уже кое-что. Это было бы здорово. Но, поскольку она проговорилась, они не смогут теперь без смущения встречаться и сердечно общаться. У них навсегда останутся воспоминания о том, что сказала она и услышал он в день своего отъезда в Висбаден.
Глава двадцать четвертая
«Бессердечная страна, населенная бессердечным народом», — подумал Колдер, путешествуя по Нилу из Вади-Хальфы в Асуан во время трехмесячного отпуска. Он наклонился над поручнем верхней палубы парохода и посмотрел вниз, на привязанную рядом баржу. На нижней палубе баржи среди местных пассажиров стоял ангареб, на нем растянулось неподвижное тело, завернутое в черное.
Ангареб с ношей перенесли на борт рано утром в Короско два араба, которые теперь смеялись и болтали на корме баржи. Возможно, на лежанке распластался мертвец, поэтому они не обращали на него внимания.
Колдер поднял взгляд и посмотрел сначала направо, потом налево — на ослепительный песок и бесплодные скалы, похожие на строгие формы пирамид. Узкая скудная полоска зелени у кромки воды по берегам была единственным откликом Судана на весну и лето, и на благотворный дождь. Бессердечная страна, населенная бессердечными людьми.
Колдер вновь окинул взглядом ангареб на палубе баржи и лежащую на нем фигуру. Мужчина это или женщина, он не мог сказать. Черное покрывало окутывало лицо, очерчивая нос, впадины глаз и рта; но есть ли над губами усы, а на подбородке борода, оно скрывало.
Косые лучи света подбирались все ближе и ближе к ангаребу. Местные, сидящие рядом с ним, отодвинулись в тень верхней палубы, но никто не подвинул ангареб, и двое мужчин смеялись на корме, не думая о своем подопечном. Колдер наблюдал, как пылающий желтый свет ползет по черной лежащей фигуре снизу вверх. Наконец, свет ярко и безжалостно загорелся на лице. Тем не менее, живое существо под завесой не шевельнулось. Завеса ни разу не всколыхнулась над губами, ноги оставались вытянутыми, руки лежали вплотную вдоль тела.
Колдер крикнул двум мужчинам на корме:
— Передвиньте ангареб в тень, и побыстрее!
Арабы неохотно поднялись и повиновались ему.
— Это мужчина или женщина? — спросил Колдер.
— Мужчина. Мы везем его в больницу в Асуане, но вряд ли он выживет. Он упал с пальмы три недели назад.
— Вы ничего не дадите ему поесть или попить?
— Он слишком болен.
Обычная история и логический результат убеждения, что жизнь и смерть предначертаны и неизбежны. Этот лежащий так тихо под черным покрывалом человек, вероятно, вначале страдал не серьезней, чем от синяка, который несколько простых лекарств вылечили бы за неделю. Но ему позволили лежать, хотя он лежал на ангаребе, во власти солнца и мух, немытый, голодный и страдающий от жажды. Ушиб стал раной, рана перешла в гангрену, и когда применять все лекарства было слишком поздно, египетский мудир [13] из Короско узнал о произошедшем и отправил бедолагу на пароходе в Асуан.
13
Мудир (араб. mudir, ходящий вокруг, от dara, ходить вокруг) — начальник города или округа.
Но хотя история была знакомой, Колдер не мог выбросить ее из головы. Неподвижность больного на лежанке его заворожила, и когда к закату вдруг поднялся сильный ветер и подул против течения, Колдер почувствовал настоящее удовлетворение, понимая, что больному от этого станет немного легче. И когда вечером за обеденным столом сосед заговорил с немецким акцентом, он вдруг спросил его:
— Вы случайно не врач?
— Нет, не врач, — сказал немец, — но студент-медик в Бонне. Я приехал из Каира посмотреть на вторые пороги Нила, но меня не пустили дальше Вади-Хальфы.
Колдер сразу прервал его.
— Тогда я нарушу ваш отпуск, мне потребуется ваша профессиональная помощь.
— Вам лично? Я бы не предположил, что вы больны, — сказал студент, добродушно улыбаясь сквозь стекла очков.
— Не мне. Нужно помочь арабу.
— Человеку на лежанке?
— Да, если будете так добры. Предупреждаю — он поранился три недели назад, и я знаю этих людей. Никто его с тех пор не трогал. Зрелище не из приятных. Это не лучшая страна для запущенных ран.
Немецкий студент пожал плечами.
— Любой опыт пригодится, — сказал он, и мужчины поднялись из-за стола и вышли на верхнюю палубу.
Во время обеда ветер посвежел и, дуя против течения, поднял такие волны, что пароход с баржей подбросило, и вода хлынула на борт.
— Он был внизу, — сказал студент, наклонившись через поручень, и посмотрел на нижнюю палубу баржи.
Стояла ночь, и ночь темная. Над этой нижней палубой мерцал лишь один фонарь, качавшийся в центре верхней, он отбрасывал маленький круг тусклого света и неопределенные тени. За кругом повисла черная тьма, за исключением носа, где вода, разбиваясь о борт, пузырилась белой пеной. Она была похожа на хлопья снега, гонимого ветром, а по палубе как будто хлестали кнутом.