Четыре рассказа
Шрифт:
Женщина шла совсем необыкновенная. Девочка заволновалась, покраснела — а она шла чудной плавной походкой, словно сквозь воду, и медное сияние шло от её ослепительно-красных волос, едва прикрытых чёрной кружевной шалью. Совсем близко проплыло её лицо, бледное, длинное, с остановившимся расплывчатым взглядом. И жаркий воздух не всколыхнулся.
Девочка сморщилась от сильного волнения. Она привстала на цыпочки, моргая
Потом девочка лежала на боку, под тёплыми лопухами, почёсывая пяткой босую ногу, и крепко сжимала веки, чтобы ещё раз нарочно увидеть женщину с красными волосами.
И девочка научилась смотреть на серые жерди, на кур, на спутанную травку-муравку, а видеть совсем другое: женщина возникала снова, едва различимая в солнечном мареве.
Она возникала. И девочке сразу казалось, что радостный озноб там, внутри тела, сейчас поднимет её над лопухами и понесёт ликующе и страшно — над жердями, над курами, над цветущей картошкой. Девочка пугалась. И знала, что тогда она умрёт.
Но девочку позвали домой обедать. Она побежала по рыхлой земле, по травке-муравке у крыльца и чуть не упала на верхней ступеньке. Бабушка охнула, подхватила девочку, а девочка оглянулась в переулок — и тихо закричала.
– Кто? Ты знаешь её? Кто?
– тихо закричала девочка: там, за изгородью, мимо их крыльца, снова проплывали огненные волосы, кружевная шаль. Женщина, возвращаясь, шла по переулку, странно вскинув длинное лицо.
– Знаю, знаю… Как не знать, - махала рукой бабушка, она тянула упирающуюся девочку в сени и смеялась, а женщина шла.
– Да Лиза это… Лиза-дурочка, - ласково толковала бабушка.
– Она тихая. Немая. Разговаривать совсем ничего не говорит. Ну понимать всё же понимает. И шьёт хорошо… Вот поглядикось, дурочка, а рукодельница…
– Она красивая..!
– переживая, сказала девочка.
А бабушка смеялась и отирала передником рот.
– Господь с тобой, касатушка!
– качала она головой.
– Страшнее неё, наверно, и на свете нету! Это Лиза-то рыжая - красавица? Ты что уж, Нюта! Страшная она.
…Когда по большой улице прогнали стадо, и пыль, поднятая им, осела на траву,
Потом тётя Таля, которая любила девочку и принесла ей кусок пирога, пригорюнилась и вспомнила девочкину мать:
– Валя-то - какая красавица была!.. А вот Нютонька - нет… Не в неё уродилась.
И она погладила девочку, жующую пирог, по голове.
– …Да и отец-то ведь - хороший!
– всплеснула руками другая соседка.
– Нют! Что же это у тебя-то — ни ресниц, ни бровей? Незнай в кого, белобрысая какая… А?
– весело спрашивала она.
Бабушка подняла голову и светло посмотрела поверх подойника, покрытого мокрой марлей.
— Уж в нашей породе - чернобровые все. И волосы-то у нас чёрные да мягкие… А таких сроду ни у кого не было. Поглядите-ка чего, ну прям прутки.
Жалея девочку, она стала гладить её по волосам и, утешая, учила:
– А ты, Нюта, скажи им - «ну и что же, не всем красивыми быть; я, может, страшненькая, да умненькая буду».
Девочка сунула недоеденный кусок пирога бабушке в передник, соскочила с сундука и бочком прошмыгнула в горницу.
Она стащила со стола тяжёлое зеркало, прижала его к носу и зачем-то широко раскрыла рот - два передних зуба у девочки уже выпали, и языку стало прохладно. Девочка отстранила запотевшее зеркало, протёрла его. Вытянув шею, она смотрела на редкие белесые бровки, на широкий рот, на неровные пряди жёстких волос, падающие на глаза. И улыбалась. Она думала про некрасивую Лизу-дурочку - и про себя, такую же некрасивую, как сама необыкновенная Лиза, и радостно моргала, и тихонько смеялась от восторга, почёсывая пяткой босую ногу.
Потом девочка увидела в зеркале, как на плечо её села божья коровка. Нижние крылья, прозрачные и чуть вздрагивающие, божья коровка не подбирала - но не взлетала и сидела неслышно…