Четыре сезона
Шрифт:
13 февраля 1945 года стоявший на площади Неймаркт памятник Мартину Лютеру снесло с постамента взрывной волной. Оторванные бронзовые ноги вождя немецкой Реформации валялись отдельно. А огромный собор Богоматери каким-то чудом устоял. Но никто не удивлялся: ведь напасти всегда обходили эту церковь стороной. Она уцелела во время Семилетней войны, когда столицу Саксонии расстреляла из пушек и сожгла прусская армия Фридриха Великого; убереглась и весной 1849 года, в пору разрушительного Дрезденского восстания, спалившего полгорода. Но на этот раз «каменный колокол» Фрауэнкирхе пережил старый Дрезден всего на два дня. В полдень 15 февраля, к ужасу разбиравших завалы горожан, собор с невероятным грохотом обрушился. Символ Дрездена стал грандиозной кучей строительного мусора с сиротливо торчащими к небу обломками двух галерей.
Богоматерь покинула Дрезден. И десятилетие
Из-под глыб
Немцы стыдятся гитлеровского прошлого своей страны. О трагедии Дрездена говорят сухо, без эмоций, с использованием безличных глаголов: «бомбили», «было разрушено». Кто бомбил? почему? за что? — понимаешь только из контекста. Из такого, например, факта: в восстановлении Фрауэнкирхе принимал участие английский город Ковентри, побратим Дрездена. Ковентри «побратался» с Дрезденом, поскольку пал первым объектом гитлеровских ковровых бомбардировок. Авианалет «Люфтваффе» 14 ноября 1940 года сровнял с землей древний городской центр и превратил в руины тамошний средневековый собор. Ударом на удар — две трагические истории похожи. Новый крест для Фрауэнкирхе отливали в Великобритании на деньги, собранные благотворительным фондом «Дрезден — доверие», которым управляет кузен королевы Елизаветы герцог Кентский. Литейными работами руководил сын пилота британских ВВС, бомбившего Дрезден в феврале 45-го. Дети часто не только продолжают дело своих отцов, но и исправляют их ошибки.
Собор Богоматери пролежал в руинах почти полвека. При социализме в Дрездене успели отстроить заново городской оперный театр, католический кафедральный собор Пресвятой Троицы, павильоны Цвингера, начали реконструкцию дворца курфюрста. Для восстановления Фрауэнкирхе не хватало средств или политической воли, только полуразрушенный алтарь укрепили специальной защитной стеной. Новая рыночная площадь стала еще новее: по периметру понастроили панельных многоэтажек, один вид которых вызвал бы у Каналетто дрожь отвращения. Каждый год, в ночь на 13 февраля, горожане зажигали на пепелище храма свечи. Сейчас говорят, что таким образом немцы не только поминали погибших, но и тихо протестовали против существования ГДР. Германская Демократическая Республика повторила судьбу Фрауэнкирхе, она обрушилась столь же драматически, как собор Богоматери. И немцы опять приступили к методичному строительству новой Германии.
В середине девяностых годов я прогуливался по Неймаркт меж бесчисленных рядов специальных хранилищ-лесов, на полках которых были разложены сотни и тысячи каменных блоков. Их с немецкой педантичностью выгребли из руин Фрауэнкирхе, очистили от грязи-пыли и пронумеровали. Из двадцати двух тысяч кубических метров строительного мусора реставраторы отсортировали 8400 фрагментов фасада церкви и 87 тысяч «кирпичей». Гигантскую груду камней предварительно тщательно фотографировали, фиксируя график разборки завала. Самую крупную глыбу, весом в 90 тонн, получившую за свою форму название «бабочка», под аплодисменты и счастливое улюлюканье толпы зевак извлекали из руин подъемным краном. При разборке развалин применяли тонкую компьютерную технологию, с помощью которой определили точное местоположение каждого уцелевшего «кирпича» в храмовом здании, сверяясь с детальным фотоописанием собора, составленным в 1942 году при последнем капитальном ремонте. Все, что очистили и признали годным к повторному употреблению (примерно треть материала), решили вновь пустить в дело. Фрауэнкирхе так и собирали из фрагментов и кусочков, словно гигантский «пазл», оттого собор получился «рябым»: старые «кирпичи» — темно-серые, цвета пыли; новые, из тех же каменоломен в Пирне, — светло-бежевые.
От алтарной стены собора — всего-то пара сотен метров до высокого берега Эльбы, до знаменитой террасы, которой Август Сильный присвоил имя своего премьер-министра Генриха фон Брюля. В наши дни здесь не увидишь дам в кринолинах, по просторной террасе Брюля бродят, лавируя между столиками бесчисленных кафе, туристы в легкомысленных майках. Отсюда, с «европейского балкона», как окрестил этот очаровательный променад Генрих Гейне, открывается достойный кисти не одного только Каналетто вид на правобережные кварталы Дрездена. Во-он, за мостом Августа — площадь, в центре которой бронзовый курфюрст в золотой тоге римского императора поднимает на дыбы норовистого жеребца. Ему суждено вечно скакать на восток, в направлении Польши, но и легкого поворота благородной головы Августа Сильного было бы достаточно, чтобы он мог бросить властный взгляд на творение рук своих, на детище своего тщеславия. Вот она, венецианская панорама Дрездена: за террасой Брюля красуется — снова на века — каменный колокол Фрауэнкирхе. Крест, привезенный из разбомбленного немцами Ковентри, воздвигли над храмом в разбомбленном англичанами Дрездене весной 2004-го. Через десять лет после начала реконструкции и почти через шестьдесят — после окончания войны.
ОСЕНЬ. ЮГ
Оркестры для свадеб и похорон
Безымянный цыганский оркестрик состоял из четырех исполнителей. Скрипач, потный барабанщик с видавшей виды, но все еще громкой «бочкой» на плечевом ремне и два пыхтящих трубача в ярких рубахах играли душевно, но с завываниями и нестройно — да и как иначе сыграешь по такой-то жаре, даром что уже осень? Македонская столица тонула в пыльном октябрьском мареве, свадьбу гуляли на террасе ресторана, что выходит к Вардару почти напротив старой турецкой крепости Кале. Праздник толком еще не начался, ждали новобрачных, и цыганский ансамбль (завывание трубы и визг скрипки под барабанный бой называется здесь «жестяная музыка», «limena muzika») встречал гостей и собирал с них грошовую дань у входа в ресторан.
В оркестре Бобана Марковича — двенадцать музыкантов, одни мужики, все франтоватые, наряженные в белые до хруста костюмы. Публика в модном пражском клубе «Рокси» ревом встречала каждый цыганский аккорд. Трубачи прижали медь к губам, неистовый барабанщик крутанул палочки между пальцами, и Бобан едва заметным кивком отправил оркестр в новую импровизацию. Тронулись. Энергетика такая, что духовой напор, того и гляди, вдавит в стену, за которой неистовая трубная музыка плавила ранний не по календарю чешский снег.
Горан Брегович исполняет эти диковатые наигрыши в лучших концертных залах Европы: во франкфуртской «Альте Опер», в «Барбикан-холл» в Лондоне, в римской Академии «Санта-Чечилия». На сцене — полсотни музыкантов: постного вида дядьки из польского симфонического оркестра, в котором прихоть композитора заменила гобои и кларнеты на балканские коровьи рожки, свирели и дудочки; смычковая группа сокращена, а в ролях трубачей и валторнистов во фраках — жестяная цыганская капелла. Худые, аспидные брюнетки из Болгарии поют в сопровождении православного мужского хора в 15 голосов. А Брегович только изредка берет в руки гитару. Да и зачем ему играть чаще? Он удачно составил оркестр, точно по размеру своей музыки. Обычно маэстро Горан сидит на ребре большого барабана посередине сцены, прищелкивает пальцами в такт и потягивает виски.
Я был гостем на македонской свадьбе, я танцевал в неформальной толпе клуба «Рокси» под молодой оркестр Бобана Марковича, а концерт Горана Бреговича слушал в мюнхенском цирке «Кроне», где, признаться, чувствовал себя неуютно в компании почтенных господ и их спутниц в сверкающих бриллиантами колье. Всюду, слушая одну и ту же музыку, и думал об одном и том же: если верно говорят, что самое большое искусство жизни заключается в умении получать удовольствие от работы, то эти ребята с трубами и барабанами — большие искусники.
В конце XX века Балканы напомнили о себе миру взрывом злых политических страстей. Привычно для европейцев зазвучали славянские названия разрушенных и взорванных городов — Вуковар, Мостар, Сребреница. В парижских ресторанах вновь, как и почти столетие назад, вошли в моду салаты «macedonne», рецепт которых составлен с хаотичностью балканских этнических карт. Но в ужасе югославской войны Европа вдруг ощутила прилив чистой, дикарской энергии творчества. Всемирный бум стиля этно открыл дорогу к славе исполнителям из скромных по классическим музыкальным меркам стран, и Югославии в их числе. Рок-н-ролл в девяностые годы не умер, кажется, потому только, что новое дыхание ему дали чувственные морны с островов Кабо Верде, бретонские и кельтские баллады, бешеная ритмика африканских барабанов и приперченные туретчиной балканские мелодии коло и севдах. С юго-востока, с Босфора и Дарданелл, началось нашествие на западный мир музыки сербов и цыган. Впереди этой армии — в белом костюме, чуть ли не в белом венчике из роз, со стаканом виски в руке — идет модный композитор Горан Брегович.