Четыре стороны света и одна женщина
Шрифт:
Будущее не имеет формы, оно призрачно, как и чудовища из Максимова сна.
Арина глубоко вдохнула, затем выдохнула и вдруг представила, что будет, если он не вернется. Не только сейчас, через час или к вечеру, но никогда. Он так долго гонялся за ней, но теперь он просто ушел, оставив ее сидеть на полу в окружении ужасных рисунков из его сна. Может ли это означать, что она переступила какую-то черту, за которой даже тот зыбкий и ненадежный баланс между ними разрушался и исчезал?
С первыми лучами солнца.
От Арины потребовались огромные усилия, чтобы оторвать взгляд от двери
Максим топил его ночью, чтобы спать возле него, но сейчас пламя погасло, остались лишь угольки. Если на них дунуть, некоторые теплели, а с некоторых слетал белый пепел. Арина вдруг осознала, что она так и сидит голой в окружении рисунков. Сколько времени прошло?
Время остановилось, остался только коготь того чудовища, о котором говорил Максим. Оно пригвоздило Арину к месту, прорвало ей сердце своим острием, так, что теперь она не могла дышать. Она даже плакать не могла, трудно было и шевелиться. Такое чувство, что ее тело восстало против нее и теперь отказывалось ей подчиняться. Подобно прирученной собаке, она ждала возвращения хозяина, а до той поры терялась – не знала, что делать, о чем думать и что чувствовать.
Но ведь так нельзя.
Арина сделала над собой усилие и подобрала с пола один рисунок, затем другой, третий. Она хотела собрать их и бросить в камин, но затем передумала. Она никогда не видела этого – мира, в котором пребывает ее возлюбленный, когда теряет контроль над ситуацией. Страшный мир, населенный извращенными кошмарами его подсознания.
Он видел все в таких подробностях. Ванная комната, ванна заполнена темной водой, в ней утопленница. То же лицо, та же блондинка, тот же колокольчик на соске. На полу лежит отрубленная нога.
Блондинка хохочет, но ее лицо перекошено от ярости. Истерика.
Другой рисунок. Уютная комната, два окна, между которыми установлена большая кровать. В кровати кто-то есть. Кто-то накрыт с головой и отчаянно борется с одеялом, оплетающим тело, как живая лиана-убийца. Руки связаны, ноги обездвижены, из-под одеяла четко читается контур пленника. Его рот заткнули куском одеяла.
Одеяло-убийца?
Арина вздрогнула и отбросила рисунок, но следующий был его хуже. Та же комната, та же кровать, но на рисунке было видно чудовище. Не мутант, не ужасный монстр из тех, что сотнями рисуют для компьютерных игр. Чудовище Максима было почти бестелесным – темным, с неясными расплывчатыми краями, оно словно не шло, а летело по комнате, не стояло на полу, а нависало, как призрак, как темный лорд в черном капюшоне. Рядом с ним смеялась диким смехом женщина с колокольчиком в соске. Темный лорд смотрел на нее, и его глаза горели. У него не было лица, не было носа, рта, ушей – только размытая тьма и горящие глаза.
И вместо ладоней – щупальца, на концах которых когти смерти, длинные и острые, как острие ножа. Максим очень талантлив, в этом нет сомнения, от этих картин Арину бросило в дрожь, и стало холодно, несмотря на все солнце и тепло в комнате. И мысль о том, чтобы вернуться
Теперь она понимала, почему Максим никогда не спал в кроватях, какими бы мягкими и удобными они ни были.
На кровати в рисунке – распластанное мужское тело, прикрытое простыней. Кровать залита кровью этого мужчины, даже в карандашном исполнении ты безошибочно понимаешь, что эти брызги вокруг – кровь. Мужчина не шевелится, его обнаженная грудь проткнута ужасным когтем смерти. Он истекает кровью. Он, возможно, уже мертв. Его голова запрокинута, его рука безвольно свисает с кровати.
Невозможно смотреть.
Никогда не сможет Арина помочь ему. Каково это – жить в мире, где каждую ночь в твои сны пробираются такие чудовища и убивают тебя, убивают каждую ночь? Почему они не оставят его в покое? Может ли быть правдой то, что он сам порождает их? Если так, то теперь ему становится хуже. С тех пор как в жизни Максима появилась она, он стал видеть эти сны, даже если он не спит на кроватях.
Может быть, это все из-за нее? Она усугубляет ситуацию и ему становится хуже?
Арина встала, ошеломленная этой мыслью, все еще держа рисунки в руках. Она дотянулась до своего мобильного телефона, лежавшего на столе, и нажала вызов. Телефон Максима зазвонил где-то в глубине большой квартиры.
– Вот черт! – Кажется, звук шел откуда-то из кухни. Арина положила рисунки на стол, прижала их телефоном и пошла на кухню. Так и есть, аппарат Максима лежал на большой, безупречно чистой поверхности кухонного гарнитура. Белоснежные как снег шкафчики, идеально расставленная посуда, бокалы свисают с винной стойки, подвешенные за ножки.
Из них никогда не пили и здесь никогда не ели.
Максим всегда водил Арину куда-то ужинать, он приносил вино и пару простых стеклянных стаканов из шкафа, но никогда не нарушал безупречную нежилую гармонию кухни.
У него нигде и никогда не было дома! Эта мысль, простая и странная, потрясла Арину. Из всех кусочков, что она собрала, проведя несколько сумасшедших месяцев с этим странным, темным, погруженным в эстетические игры с наслаждениями маньяком, она узнала о нем кое-что. Он никогда нигде толком не жил. Его отец отобрал его у его родной матери, а у той оказалось такое черствое и расчетливое сердце, чтобы позволить ему это. Затем отец отмахнулся от маленького мальчика, чтобы тот, наверное, не мешал ему развлекаться в той ужасной, мерзкой манере.
Мой отец – садист.
Еще бы не садист, отправить шестилетнего мальчика, да не к матери, а в какой-то напыщенный частный пансион, где ему и словом не с кем было перекинуться. Ведь никто не говорил там по-русски. Еще бы Максим перепугался – шестилетняя кроха, сын олигарха, никому не нужный мальчишка. Тогда, кажется, ему начали сниться сны? Да. В пансионе. Но потом он научился с этим справляться.
Он стал фотографировать. Его фотографии всегда отличались чудовищной жестокостью, которую он показывал миру, но разве Максим хоть раз стал ресурсом этой жестокости? Нет, он снимал то, что уже было в мире. Голод, драки, террор. Сексуальное насилие. Дети с заряженными пистолетами в руках.