Чей мальчишка? (илл. В.Тихоновича)
Шрифт:
— Зачем он тебе?
— Верещаку убивать! — крикнул в запальчивости Владик.
— Ты с ума сошел… — В глазах у нее — растерянность и испуг.
— Ктитор — предатель! — Рыжие вихры натопорщились на Владиковой голове, как у молодого задиристого петушка.
Спохватился Владик, что выболтал сгоряча тайну. Клялись они с Санькой пионерской клятвой…
Следит Владик за рукой матери, ждет новых ударов. Приготовился увертываться…
Но мать почему-то сразу остыла. Села на стул и скрестила руки на груди. Смотрит на Владика растерянными глазами. Молчит. По щекам бегут слезы. Губы вздрагивают.
— Сынок. Сынок… Мал ты еще на такое дело…
Владик слез с кровати, схватил брючишки и, не оглядываясь, выскочил в сенцы.
Было уже за полночь, когда Кастусь услыхал бешеную стрельбу на железнодорожной насыпи. Так безалаберно стреляют только оккупанты: у них вдоволь боеприпасов. Партизаны обычно тратят патроны экономно, на ветер не пускают.
Стреляли как раз в той стороне, где разведчики нынче ночью должны были переправлять взрывчатку. Кастуся охватила тревога: «Напоролись на засаду…»
Раздвигая плечами кусты, он шел туда, где били взахлеб вражеские пулеметы, безумолку стрекотали автоматы.
Внезапно выстрелы смолкли, и зазвенела тугая, пропахшая хвоей тишина.
Кастусь пробирался наугад. Останавливался. Прислушивался. Впереди под чьими-то ногами затрещал валежник, кто-то приглушенно застонал. А через минуту на прогалине появилась знакомая кряжистая фигура.
Андрюшин нес кого-то на своей богатырской спине, озираясь по сторонам. Кастусь метнулся к нему. Тот был без фуражки, френч распахнут. Одной рукой он придерживал на широкой спине обмякшее тело, в другой нес ручной пулемет.
— Что случилось, Семен? — спросил Кастусь, хотя уже догадался, что произошло.
— Засада… В будке обходчика… — Андрюшин тяжело дышал, поэтому говорил запинаясь. — Реут убит… А Волнухина вот несу… Ранен…
«Убит Реут… Сережка Реут… Весельчак и балагур. Отчаянный разведчик…» — эта весть острой болью полоснула Кастуся по сердцу.
— Где убитого оставил?
— Недалече. В ельнике… Взрывчатка тоже там…
Андрюшин положил разведчика на траву, ощупал впотьмах рану на боку. Потом снял с себя нательную рубаху и разорвал ее на три широких лоскута.
Вдвоем с Кастусем они перевязали раненого Волнухина и положили его под елью. Заторопились к переезду: там, в темной чаще ельника, недалеко от просеки, остались мешки со взрывчаткой и труп товарища. Надо унести их подальше отсюда, в Лисий овраг. Сейчас же. Пока укрывает ночь. На рассвете немцы начнут прочесывать лес около переезда, и тогда не выберешься…
Только на исходе ночи они добрались до Лисьего оврага. Тут, поодаль от горелой березы, возле старого молчаливого дуба, вырыли тесаками могилу и похоронили разведчика.
Кастусь сел на пенек возле могильного холмика. Задумался. Срывается задание… Что теперь делать? Вдвоем с Андрюшиным они не смогут заминировать мост. Андрюшин должен сидеть в укрытии на берегу с пулеметом и, если потребуется, отвлекать на себя охрану моста. А один Кастусь не успеет за ночь переправить два мешка взрывчатки по дну реки… Надо ведь не только протащить под водой опасный груз, но и уложить его под фермами моста, потом приладить нажимную мину, поставить капсюли-детонаторы. И — замаскировать… На все это нужно время. А его и так в обрез. Ехать в отряд за подмогой? На это уйдет около двух суток. Значит, заминировать мост можно будет только двадцать шестого. А Максим Максимыч приказал: во что бы то ни стало мост должен взлететь на воздух завтра утром. В этот день как раз пойдут немецкие поезда через Друть. Первый же эшелон приказано Кастусю опрокинуть в реку.
Кастуся окликнул Волнухин:
— Не теряйте времени из-за меня… Я один полежу. Вот только пить хочется. Горит все внутри…
Кастусь отстегнул флягу с водой. Раненый ухватился двумя руками за нее, припал жадными губами к горлышку.
И вдруг Кастусь оживился. Санька… Да, да! Срочно вызвать Саньку… Он вскочил с пня и кинулся к горелой березе. Под корнями лежали два подсумка с патронами, немецкая граната с длинной деревянной ручкой и записка. Мальчишки сообщали, что они придут сюда в субботу…
— Какой нынче день? — спросил Кастусь у Андрюшина. — Суббота, говоришь? Значит, нынче придут…
Он написал записку, сунул ее в тайничок, под корни обгорелого дерева, и приказал Андрюшину оставаться в Лисьем овраге с раненым.
— Придут мальчишки, пускай ждут меня. Схожу понаблюдаю за охраной моста.
Перед вечером, когда Кастусь вернулся с Друти, Санька и Владик уже были в Лисьем овраге. Они сидели около раненого разведчика и что-то наперебой рассказывали Андрюшину. Тот изредка кивал головой и свирепо дымил самосадом.
Бородатый камыш кряхтит, как старик: текучая вода щекочет сухие коленки. Вздрагивает он, трясет седыми пасмами. А она, озорная, за бороду хватает. Полощет в заплескал.
Глядит Санька на луну, тревожится. Пришла она на Друть некстати. Скорей бы туча ползла. Вон раскосматилась над лесом. Может, спрячет пучеглазую под свое крыло.
За излукой выгорбился черный остов моста. На звездном небосклоне четко обозначились его ребристые бока. Маячат силуэты часовых. Один на левом берегу, второй — на правом.
Санька сидит в укрытии, рядом с ним — Андрюшин. Впереди, в притихших кустах ивняка, притаился Кастусь. За эти дни он точно вымерял расстояние от излуки до моста. То в бинокль смотрел, то палец подносил к прищуренному глазу. А сейчас, должно быть, последний раз проверяет свои расчеты.
От плеса до излуки двести метров. Тут непролазные заросли: камыш да куга — в воде, по берегу — ивняк, ольшаник, а еще лопухи ушастые. От излуки до моста тоже двести метров. Там голый берег. Вырублены кусты, скошена трава. Смотрят туда пулеметы с насыпи, тишину стерегут. Глазастые, не проморгают. Однако Кастусь хочет обхитрить их…