Чей мальчишка? (илл. В.Тихоновича)
Шрифт:
Она разбудила спавшего Владика, приказала, чтоб он никуда не отлучался, и торопливо вышла из избы.
Комендант был уже у себя в кабинете. Оттуда, из-за плотно прикрытой двери, наплывал шелест бумаги да изредка звучали приглушенные голоса. Разговаривали по-русски. Кораблева насторожилась. Однако, как ни напрягала слух, не могла уловить смысла слов.
«Кто же это спозаранок пришел к Фоку? Он раньше восьми никого не принимает…»
Она сняла чехол с машинки, почистила щеточкой буквы, нарезала копирки, достала из шкафчика стопку бумаги.
Бесшумно из кабинета выскользнул Верещака. На какую-то долю секунды он замешкался в приемной, потом поклонился Кораблевой и, пряча в черной дремучей бороде ухмылку, шмыгнул в коридор.
Вскоре, полистав какие-то бумаги у себя на столе, из кабинета вышел Фок. Он положил на машинку несколько тетрадных листков, потертых на сгибах. По листкам ползли корявые фиолетовые буквы. Слова были написаны по-русски с грубыми грамматическими ошибками. На первом листке вверху в правом углу рукою Фока было написано синим карандашом по-немецки: «Совершенно секретно».
Кораблева кивнула головой: мол, понятно.
— Печатать на немецком, в трех экземплярах, — приказал Фок.
Он задымил трубкой и отошел к окну, за которым шумел мокрый осенний ветер, расталкивая над Дручанском серые нависшие тучи.
Кораблева еще не знала, что написано на этих замызганных тетрадных листках. Но почуяла сердцем — в ее руки попали какие-то очень важные документы. Заложить сейчас же копирку для четвертого экземпляра?.. Глянула исподтишка на Фока — стоит боком к ней. Может, скосив глаза, наблюдает за ее руками…
Она машинально застучала по клавишам, не отрывая, взора от тетрадных листков. И вдруг два слова полоснули ее по сердцу: «Партизанские семьи…» Так вот, оказывается, зачем сюда ходит «божий человек»!.. Это ж он своими корявыми пальцами нацарапал предательский список… Подлец!
Фок повернулся к столику спиной. Смотрит в окошко. Там, на озябших кустах рябины, суетятся снегири: склевывают красную ягоду.
Кораблева заволновалась. Пальцы едва заметно вздрагивают. Крутнула валик, быстро подложила четвертый лист с копиркой… Застучала пальцами по клавишам еще шибче. Фок обернулся, смотрит сквозь очки на Кораблеву. Может, догадался? Сейчас шагнет к столику и выхватит четвертый экземпляр. Тогда… Что она скажет тогда? Мол, заложила по ошибке…
Она стучала клавишами все громче и громче, будто хотела неистовым стрекотом машинки отпугнуть от себя нахлынувшую тревогу… Перед глазами мелькали знакомые фамилии: Худяков, Яворский, Купрейчик… Рядом с каждой фамилией стоит подробный адрес. У Натальи Купрейчик трое детей… Значит, и ее с детьми увезут в гестапо…
На бумагу ложатся новые фамилии… Уже кончается лист, надо снова закладывать. А Фок все стоит. Но вот он еще раз глянул на снегирей и ушел к себе в кабинет.
У Кораблевой отлегло от сердца. Вскоре она закончила печатать список заложников. Тридцать семь партизанских семей… Когда их будут забирать? Может, завтра… Наверно, списки повезут еще генералу фон Таубе. Надо спешить…
Она спрятала четвертый экземпляр за пазуху, а потом не спеша сложила остальные листы по порядку, соединила их скрепкой и положила Фоку на стол. Комендант сделал знак рукой, чтобы она не уходила из кабинета. Он читал списки, тщательно сверяя с верещакинскими каракулями. Против некоторых фамилий делал красным карандашом какие-то пометки.
— Хорошо, — сказал он по-русски и спрятал списки в сейф.
Кораблева стала замечать, что Фок почему-то все реже говорит с нею на немецком языке. А в первые дни она не слыхала в комендатуре ни одного русского слова.
Она снова села за машинку. Теперь печатала реестр — длинный перечень почтовых отправлений в Германию. Тут были и посылки, и письма с особыми штампами, и денежные переводы.
Кораблева всегда возмущалась: с какой стати она должна печатать какие-то реестры?! Однако теперь ее тревожило другое. Надо как можно скорей отправить в партизанский отряд список обреченных людей… Но какой найти предлог, чтобы отлучиться ненадолго из комендатуры? Без причины уходить нельзя: заподозрят…
Она думала, думала до боли в висках, но не могла найти веского повода для отлучки. А может быть, Фок пошлет ее с каким-нибудь поручением в городскую управу или в госпиталь?.. Бывали же дни, когда он посылал. Но нынче он не вызывал ее больше к себе. Сидел в кабинете так тихо, будто его совсем не было там.
А время текло медленно-медленно. Казалось, оно совсем остановилось. Наконец наступил обеденный час. Фок ровно в двенадцать, секунда в секунду, вышел из кабинета — с хрупким звоном щелкнул замок в двери. Кораблева быстро зачехлила машинку, спрятала в шкафчик свои бумаги.
Хотелось бежать домой, но она сдерживала себя, старалась шагать спокойнее. Ей казалось, что немцы даже по походке могут разгадать ее мысли.
— Сынок… На, спрячь… — заговорила она шепотом, хотя, кроме них двоих, никого в избе не было. — Списки тут… Партизанские семьи… Ох, боюсь я, не успеете передать в отряд.
Владик мотнул головой: мол, не волнуйся. Выскочил в сенцы, принес оттуда рыболовные снасти. Потом свернул в трубочку бумажные листки, которые вручила ему мать, засунул их в пустотелое удилище.
На пороге Кораблева остановила сынишку:
— Купрейчиху надо предупредить. Пускай прячет детишек и сама… Но ты к ней не ходи. Сподручнее Саньке…
Рыбачья тропинка опять привела их к старой мельнице. Тут они, как обычно, оставили в кустах удочки и подались в сторону Лисьего оврага.
Идут молча, тихо шлепая босыми ногами по остывающей земле. В еловой хвое дымится густая роса: с утра моросил дождь. Ельник стоит на пригорке, и белесые пасмы тумана на прогалинах далеко видать. Проснулся ветер. Он тормошит игольчатые ветки. Шорох плывет вниз, к реке, тихими мурлыкающими волнами.
Вдруг Владик остановился, пугливо прячется за куст.
— Чего испугался? — шепотом спрашивает Санька.
— В кустах кто-то…
— Примерещилось тебе.
— Вон он… Глянь-ка…
Владик указывает рукой на прогалину между елками. Санька пригнулся и увидел на фоне вечереющего неба черный силуэт человека.