Чей мальчишка? (илл. В.Тихоновича)
Шрифт:
Санька тоже ждет — сейчас постучит в окошко дед Якуб. Но время идет, а старик не появляется. Видно, спит еще. Намаялся вчера… А может, один, без Саньки, подался за ячменем? Небось уже отвешивают.
Снова приник Санька к оконцу. Обшаривает площадь глазами. Нету людей возле грузовика. Только мешки лежат на земле — белые, как гуси. Да автоматчики без дела шатаются по скверу…
А по чердаку гуляет вкусный запашок. Щекочет ноздри. Слез Санька с чердака. В чулане бабка Ганна с кошкой разговаривает, бранит за что-то пройдоху. На столешнице картошка отварная сизым парком исходит. Положил Санька две картошины в карман, посолил ломоть хлеба, карабкается опять наверх.
На площади по-прежнему пусто. Но вот дощатые ворота комендатуры распахнулись, и со двора выехал верхом на Байкале Фок. Застоявшийся рысак рвался в карьер, а комендант осаживал его поводьями. Жеребец разгневался — мотает головой, пятится к комендатуре. И вдруг возле самого крыльца поднялся на дыбы. Санька ликует: сейчас норовистый Байкал сбросит седока… Однако Фок каким-то чудом удержался в седле, взмахнул плеткой над головой коня. Тот сделал два прыжка, потом пошел по площади легкой красивой иноходью. На серой спине лоснятся крупные черные «яблоки».
Фок подъехал к грузовику, что-то приказал автоматчикам, и они сразу засуетились, кинулись к мешкам, бросают их опять в кузов. Рыкает грузовик от натуги, увозит мешки с площади. И автоматчики куда-то бегут…
Потом где-то на главной улице бухнул выстрел, его отголоски гулко заплескались над крышами.
И вдруг пошла греметь по Дручанску стрельба: хлопают револьверные выстрелы, ухают бельгийские винтовки, захлебываются яростными очередями автоматы.
Кто-то сопит на лестнице, на чердак лезет. Санька за дымоход прячется. Глазами лаз обстреливает. А там рыжая голова трясет озорными вихрами. Окликает Саньку голосом Владика:
— Сань!.. Облава в городе…
На исходе дня Фоку принесли телефонограмму. Генерал от инфантерии фон Таубе срочно хотел видеть коменданта.
Фок насторожился. Что значит «срочно»? Он недавно был у генерала, получил все необходимые указания, а вместе с ними — головомойку. Теперь снова зовет…
В груди ворохнулось недоброе предчувствие. Фок старался заглушить его. Успокаивал себя тем, что особых причин для разноса нет. На Друти работа возобновилась. Мост восстанавливается. Правда, все еще медленно. Но тут уж Фок не виноват. В его распоряжении нет настоящей рабочей силы. Старики, женщины, дети… На них далеко не уедешь!
Перебирает в памяти другие грехи, которые висят на его шее. Хлеб… Да, тут за Фоком числится порядочная недостача. Не весь отправил… А из двух отдаленных волостей, которые за Друтью, вывезли всего лишь две машины зерна. Мешают молотить партизаны. Но Фок об этом не докладывает генералу. Помалкивает, чтоб не попасть впросак. Валит все на транспорт… В саком деле, на себе, что ли, Фок повезет хлеб в Германию?!
Что еще? Ах, да… Полицейский гарнизон разгромлен на днях в Ольховке. Но и эту вину Фок тоже отметает от себя. За этих обормотов-полицейских он не ответчик. У них никакой дисциплины. Жрут самогонку, как свиньи… Бункер не построили, окопы не отрыли. Надеялись укрыться в школе, за каменными стенами. Там, в каменном мешке, и прихлопнули их. Оружия жалко. Ящик гранат, миномет, два ручных пулемета, один станковый — все досталось партизанам. Фок сделал последнее предупреждение Шулепе — с него весь спрос…
Фок долго роется в своих днях, прожитых в Дручанске. Ищет промахи и ни одного не находит. Однако Таубе вызывает не орден вручать. Чует Фок грозу нутром. Ноет сердце, как перед бедой. А оно никогда не обманывало Фока.
Чтобы отвлечься от гнетущих мыслей, выпил стакан коньяку, еще наливает…
Очнулся он на рассвете. Вызвал шофера, приказывает заводить машину. Но не выезжает со двора. Мешкает. Ждет, когда с запада пойдут транспорты: боится в одиночку ехать. Мерещится давешняя граната на шоссе.
Первая колонна автомашин появилась в восьмом часу. К ней и пристроился «оппель» коменданта. А спустя час Фок стоял навытяжку перед адъютантом генерала в приемной, докладывал о себе.
В кабинет только что вошел полковник — начальник полевой жандармерии, с которым у Фока было шапочное знакомство. Пришлось ждать. Жандарм засиделся у генерала. Наконец он выскочил из кабинета — вспотевший, красный, как рак, ошпаренный кипятком.
Фок шагнул в кабинет, щелкнул каблуком, вскинул правую ладонь над головой:
— Хайль Гитлер!
— Хайль, — буркнул фон Таубе, не отрывая взгляда от бумаг.
Фок замер возле двери, вытянув руки по швам. Генерал сунул папку с бумагами в сейф, поднял глаза на Фока. Щурит левый черный зрачок, будто прицеливается.
— Ну-с, голубчик…
Таубе аккуратно, не спеша срезает кончик сигары. Достает из нагрудного кармана крошечный браунинг-зажигалку. Стреляет. Из ствола метнулся язычок пламени. Прикурил. Опять прищуривается.
— Ну-с, голубчик, — повторяет генерал, — рассказывайте, сколько хотели ячменя скормить русским свиньям, сколько керосину растранжирили…
Тон генерала не предвещает ничего хорошего. Так фон Таубе обычно разговаривает с теми, кто в его глазах потерял всякое доверие. У Фока вздрагивают коленки. Переступает с ноги на ногу: силится скрыть нервный озноб. Собрался с духом:
— Разрешите, мой генерал…
— Не разрешаю! — Щекастое лицо Таубе багровеет, на скулах, под дряблой кожей, перекатываются круглые желваки. Будто по картечине заложил за щеки генерал, поигрывает ими. Голос срывается на крик: — Утаили зерно, а теперь будете оправдываться? Довольно! Я выбью из вас эти демократические штучки! Тут каждый третий — коммунист. Поэтому к русским у нас совсем иной подход! Мы пришли в Россию уничтожить коммунистов! Надеюсь, вас инструктировали в Берлине перед отправкой сюда?
— Да, мой генерал…
— Почему ж вы отклоняетесь от инструкции? Почему, спрашиваю, заигрываете с покоренными?
Таубе бросает недокуренную сигару в пепельницу, наклоняет свое огрузлое тело вперед. Указательный палец направляет на Фока.
— В Белоруссии одиннадцать миллионов населения. Десять миллионов мы должны истребить, а остальных превратим в рабочий скот! Как выполняете приказ фюрера? Или думаете, что я один буду выполнять? К сожалению, у меня не сто рук, а всего лишь две. Двумя я не смогу истребить десять миллионов!