Чей мальчишка? (илл. В.Тихоновича)
Шрифт:
В избе шумели немцы: что-то выкрикивали, в два голоса горлопанили песню, пиликала губная гармошка. А возле избы под окнами топтался часовой с автоматом на груди.
Ночь. Две звезды слетели на колодезный журавель. Моргают белыми ресницами.
Лежит Санька в повети рядом с бабкой Ганной. Никак не может уснуть: мешает чужая песня. Ворочается с боку на бок, кряхтит, как старик. Но вот и его одолела дрема. Сомкнула веки, прижала щеку к духовитому сену. Увел Саньку бредовый сон на берег Друти. Воркует речка в ивняке, звенит волной певучей, как струна. Сидит Санька под ветлой с удочкой, смотрит в суводь: там на кукане играет окунь, посверкивая радужными боками. Вдруг где-то совсем рядом забрехали собаки. Санька оглянулся и остолбенел: из вербнячка выкатилась целая собачья свора. Лезут к нему разъяренные дворняги — черные, рыжие, седые, с подпалинами… Разинули клыкастые пасти. Хлопнул Санька удилищем черного башкастого пса по переносице. Взвизгнул тот. Отскочил. Рыжий лезет. Ярится. Ударил его. Ореховое удилище — пополам. А собачищи наседают. Отбивается Санька от зверюг обломком удилища. Пятится к реке. Скорей на тот берег… Небось не полезут собаки в воду. Прыгнул с кручи и… дух захватило от страха. Летит куда-то в пропасть, в черную яму… А там, далеко внизу, на самом дне сумеречной ямы, тоже брешут собаки… Барахтается Санька над пропастью в воздухе, как в воде. Загребает руками, хочет вверх подняться — на обрыв. А на обрыве бабка Ганна стоит. Губы ее шевелятся. Видно, что-то кричит Саньке. Взмахнул он руками — поднялся еще выше. Протянула бабка руку, ловит внука за рубашку…
Санька открыл глаза. В поветь заглядывает румяное утро. Рядом воркует бабка:
— Вставай… Унесло нечистую силу! Пойдем избу убирать. Всю загадили за ночь… Нелюди! Утварь пограбили. Двух кастрюлек нету, мясорубка пропала… Настасьины обновки из шкафа повытаскали, ковер со стены сняли…
Санька вбежал в избу и сразу кинулся к простенку — сорвать портрет пучеглазого Гитлера. И вдруг осекся: над этажеркой по-прежнему висел календарь.
Не замечая Санькиного замешательства, бабка Ганна говорила, выгребая лопатой мусор из избы после фашистов:
— Идола косоглазого на стенку повесили… В помойку выбросила! Там ему аккурат место…
Глохнет орудийный гром. Совсем замирает далекое бормотание битвы: все дальше на восток уходит война.
Не осилила Красная Армия фашистов на Днепре. Отошла на новые позиции. Говорят, бьется нынче на Непрядве. Может, там одолеет…
А в Дручанске над крыльцом райисполкома багряно плещется советский флаг. Тихо в райисполкоме, пустынно. Ни души в кабинетах. Ушли все с Красной Армией в ту ночь… И Максим Максимыч… И Кастусь…
Ползли вражеские полки через Дручанск, сбросили красный флаг. На рассвете, когда немцы выехали из городка, опять взмахнул он алым крылом над карнизом.
Выйдет бабка Ганна за ворота, посмотрит из-под ладони за реку — полощется кумачовый флаг над райисполкомом. Значит, тут она, советская власть. Где-то рядом… Засуетится старуха, засеменит на огород: затравенели овощи, полоть давно пора.
Маячит над грядками до сумерек, бранится с соседской курицей: «Ишь, окаянная, повадилась огуречную завязь склевывать…»
…Домой торопится Санька. Бежит мимо больничного штакетника, шлепает босыми ногами по горячей тропе. Отчим поедет траву косить — как бы не опоздать.
Лошади хрупают под навесом. Доедают пырей давешнего накоса.
Гнедко и Рыжуха смирно кормятся из одной охапки, брошенной им под ноги. Байкал стоит поодаль, в углу, привязанный сыромятными вожжами к подсохе. Перед ним — старая рассохшаяся кадушка, натоптанная доверху травой. Рысак дергает траву, щеря зубастый рот, косит глазом на лошадей и тихо, будто во сне, игогокает.
Вторую неделю кормит их тут Санькин отчим. Увел из райисполкомовской конюшни…
Дверь амбарушки отворена. Отчим сидит на обрубке дерева, вставляет в косье гнутые деревянные зубья.
— В больницу ходил? — спрашивает он, обстругивая ножом гибкую хворостину. — Ну, что там?
Санька махнул рукой, и лицо его по-стариковски сморщилось.
— Говорю с ней, а она молчит… Без памяти все. Не очнется никак. Докторица укол ей сделала… — Санька зашмыгал носом. — Видно, помрет мамка…
— Война, сынок. Она без жертвов не бывает. Кто раненый, а кто и совсем убитый будет.
Саньку не успокоили слова отчима, наоборот — обидели. Сказал так, будто в их жизни за это время ничего не случилось. А ведь беда-то на пороге стоит…
Герасим нагреб в бричке охапку травы, кинул лошадям, вернулся опять в новеть.
На дворе внезапно появился Верещака — «божий человек». Санька удивился: ктитор никогда прежде не заходил к ним. Не водил дружбы с отчимом. Сидел у себя в церковной сторожке, как сыч в дупле. Продавал свечи богомольным старушкам, крестики оловянные, просфоры… За это и прозвали его «божьим человеком».
Нынче выполз Верещака из «божьей» избы. К людям приглядывается. Вынюхивает что-то. Сюда зачем-то каждый день волочится. Чего отчим с ним якшается?
Ктитор присел на порожек, взял косье из рук Герасима, потрогал зубья куцыми и красными, как морковь, пальцами. Похвалил работу.
Герасим положил косу в бричку, подмазал задние колеса. Передние не стал снимать с оси, а квачом потыкал между ступицей и втулкой и спрятал заляпанную дегтем мазницу под амбар. Потом стал выносить из прируба сбрую.
И вдруг в тишине утра послышался рев моторов.
Санька выскочил за калитку. От моста на бугор взбирался приземистый, лобастый, как бульдог, легковой автомобиль. Его сопровождали два грузовика с солдатами и бронемашина. Вот и они проскочили мост через Друть и ползли теперь по бугру к площади, волоча по улице рыжий хвост пыли.
— Не комендант ли?
Герасим повернулся к Верещаке, приказал:
— Слышь-ка, Козьма, отскочи за травой. Гнедка в оглобли ставь. Схожу узнаю…
В избе он замешкался: подстригал раскустившиеся усы, примерял праздничную сатинетовую рубаху. На чердак зачем-то полез. Когда вышел за ворота, Санька — вслед. Дергает отчима за рукав.
— Не ходи! Застрелят…
— Не трусь…
Суетится. Торопится.
Боится Санька, но не отстает от отчима. Толчет ногами нагретый песок.
Машины остановились возле райисполкома. Из легковушки вылез немец — чернявый, горбоносый, с железным крестом на груди. На левом боку, на ремне, кобура — малюсенькая, как игрушечная. Желтые ремни скрипят. Санька исподтишка оглядывает чужеземца. На рукавах какие-то белые знаки с черным пауком посередке. Фуражка с высоченной тульей, на кокарде такой же крючкастый паук. На плечах офицерские погоны.