Чей мальчишка? (илл. В.Тихоновича)

Волкодаев Петр Иванович

Герасим с поклоном подошел к офицеру.

— Большевик? — спросил тот, буравя Санькиного отчима черными глазами и попыхивая сигарой.

Герасим засмеялся, замахал руками. И вдруг сыпнул скороговоркой немецкие слова. Санька от удивления аж рот раскрыл. Ишь, как тарабарит по-ихнему… Где наловчился так? Дома Санька никогда не видал отчима с немецким учебником в руках. Отчим без заминки говорил и говорил на чужом языке, а немец-офицер слушал, не перебивая. Только кивал широколобой головой да изредка произносил одно и то же слово: «фортреффлих» 3

3

Превосходно (немецк.).

Герасим смолк, вытащил из кармана свернутый кусок клеенки, достал из него пожелтевший вчетверо сложенный листок. Расправил его на своей широкой шершавой ладони. И Санька увидел там диковинную печать — фиолетовую с растопыренными когтями птицу. Вверху, над клювастым хищником, мельтешили, как мошкара, мелкие зеленые буквы.

Офицер прочитал справку, вернул Герасиму и похлопал его по плечу, что-то говоря на своем языке. Потом указал на красный флаг, что взмахивал над входом в райсовет.

Герасим юркнул во двор. Вскоре появился у крыльца с лестницей. Приставил ее к карнизу и проворно, по-кошачьи, взбежал на верхнюю перекладину. Вырвал древко с алым полотнищем из гнезда и с размаху бросил в палисадник, где топорщились колючие кусты акации.

Офицер вытащил из машины зеленое, до половины зачехленное древко, вручил Герасиму. Тот сдернул чехол, и над его головой повисло зловещее полотнище. Посередине белый круг, а в него кровожадно вцепился кривыми ногами паук — такой же черный и скрюченный, как тот, что у офицера на рукаве.

Герасим сунул древко чужого флага в то самое гнездо, где всего лишь несколько минут назад реяло красное знамя. На площади сразу стало сумрачно и неуютно, будто на солнце наползла черная туча. Все потемнело: липы, книжный киоск с висячим замком на фанерной двери, городская Доска почета, стены изб…

Санька с тревогой посмотрел на небо. Там оно, солнышко. Вон из-за тополя смотрит вприщурку…

А отчим, запрокинув голову назад, глядит на фашистский флаг — надежно ли пристроил? Спрыгнул с лестницы и поволок ее во двор.

Офицер с двумя солдатами направился к райисполкому. Зацокали кованые каблуки в коридоре. Остальные гитлеровцы выгружали поклажу из автомашины — ящики, мешки, длинные металлические коробки, мотки колючей проволоки. Коротко переговаривались.

Санька через дыру в заборе шмыгнул в палисадник. Затаился в зеленых кустах. Потом подполз к своему флагу, оторвал от древка багряный коленкор, спрятал за пазуху.

Когда вылез из палисадника, возле райисполкомовского крыльца уже стоял на двух коротких ногах пулемет, обшаривая зловещим глазом безлюдную площадь. У входа топтался голенастый солдат — часовой. Второй — такой же долговязый и рыжий — прибивал над дверями фанеру. На ней извивались черные хвостатые буквы: «Осткоммандантур».

Вечером, когда отчим вернулся домой, Санька угрюмо спросил:

— Зачем флаг снимал?

— Заставили… — Он посмотрел на Саньку въедливым взглядом и добавил: — Чудак, они все равно скинули б…

— А где ты научился по-ихнему? — не унимался Санька.

— В плену был в Германии…

Оборотень

1

Смеркалось, когда они привели лошадей на выпас. Санька распряг Гнедка, спутал его прямо возле телеги. Конь машистыми прыжками поскакал на луговину, где паслась Рыжуха.

Верещака замешкался с рысаком. Топором вколотил в землю железный прикол, привязал к концу вожжу. Другой конец захлестнул на ноге Байкала. Вдобавок повесил на ноги жеребцу железное путо с замком.

Байкал прядет ушами, всхрапывает, ногой землю скребет — озорует. Сбежать норовит, шальной.

Ктитор раздул костерок. Принес с телеги узел с едой. Поставил перед собой бутылку, заткнутую полосатой тряпкой, положил на траву ватрушки. Перекрестился, пошептал что-то и зачавкал, прихлебывая молоко.

Санька нанизал на хворостину ломтики сала, поднес к огню. Сидит на корточках, смотрит, как желтые проворные петушки прыгают с прутика на прутик, карабкаются все выше. Зашумело опахало костра, взмахивает горячим крылом.

Хрумкает Санька поджаристые вышкварки, падают с хворостины на траву янтарные капли.

После ужина Верещака опять крестится. Подбросил хворосту в костер, придвинулся к огню. Гундосит:

— …И сотворяше господь-бог земную твердь, повелел: прогнати блудницу Еву из рая. Разверзлись врата небесные, и сошли на землю грешные — Адам и Ева…

Санька смотрит на ктитора, смеется. А тот с упоением продолжает нараспев о том, как по велению «всевышнего» повелись люди на земле. То и дело в его рассказе звучат церковно-библейские слова. Мудреные они. Однако Санька понимает, что к чему. Его не собьешь с толку: пятый класс окончил, в шестой перешел…

— От обезьяны повелись люди на земле, — уверенно опровергает Санька Верещаку. — Миллион лет назад… Учитель географии говорил, Осип Осипыч. А он от Дарвина узнал.

Верещака исподлобья глянул на мальчишку.

— Дарвин безбожник и еретик. Вознес хулу на бога. За это он в геенне огненной горячую сковороду лижет языком… А Осип Осипыч ваш — христопродавец, внушал отрокам сатанинские помыслы. С коммунистами якшался. А они все — богохулы…

Помолчал. Собравшись с мыслями, спросил, злобно выкрикивая слова:

— А отчего теперь обезьяны не родят людей?

— Тех обезьян нынче и в помине нету, — не сдавался Санька. — Они тогда же все в людей превратились…

Ктитор ухмыльнулся:

— Превратились… Ишь, как задурачили детишек! Богохулы! Ты слушай, что я тебе скажу.