Чичерин
Шрифт:
Залкинд прервал это балаганное представление и заявил:
— Я явился сюда от имени рабоче-крестьянского правительства с тем, чтобы окончательно выяснить отношение чинов министерства к их служебному долгу. Время военное, и функции министерства принадлежат к разряду тех, кои не терпят в интересах страны ни одного момента перерыва…
Когда он кончил, чиновники, посовещавшись между собою, начали сдавать ключи от служебных помещений министерства. Вечером того же дня караульный отряд Павловского полка и сформированный накануне штурма Зимнего отряд рабочих с завода «Сименс-Шуккерт» окончательно заняли
Теперь на Дворцовой, 6 все изменилось: через весь его фасад протянулся огромный красный плакат «Да здравствует мир!». Уже не было расшаркивающихся с фальшивыми улыбками чиновников, не слышно изящной французской речи. Пустующие кабинеты закрыты, малочисленные сотрудники наркомата на первых порах разместились в нескольких комнатах.
Посетителей, а их поток не прерывался, у парадных дверей встречал пожилой швейцар в синей ливрее, один из тех немногих служащих МИДа, которые сразу же перешли на сторону новой власти.
К 20 ноября 1917 года Наркоминдел состоял, не считая охраны, всего из 30 человек, которые и выполняли многообразные, срочные и ответственные дела.
Последняя попытка обратиться к чиновникам была сделана 26 ноября, когда Наркоминдел объявил: «Служащие министерства иностранных дел, которые не явятся на работу до утра 13 ноября (старого стиля. — Авт.), будут считаться уволенными с лишением права на государственную пенсию и всех преимуществ военной службы». К назначенному сроку явилось лишь пять человек. В их числе исполняющий обязанности директора департамента личного состава и хозяйственных дел А. И. Доливо-Добровольский.
На следующий день, 27 ноября, когда истек срок выхода чиновников на работу, все они были отчислены, пенсионная касса министерства была конфискована, чиновники-саботажники выселены из казенных квартир. Конфискованные квартиры были предоставлены в распоряжение служащих наркомата. В тот же день ВРК принял постановление об аресте стачечного комитета, руководившего действиями чиновников-саботажников, а Залкинд распорядился вывесить объявление отнюдь не дипломатического содержания: «Старых чиновников просят предложениями своих услуг не беспокоиться».
С первых же дней НКИД пришлось столкнуться с трудностями, которые создавал человек, призванный руководить делами внешнеполитического органа Советской России: став членом правительства, Троцкий избегал «будничных дел», игнорировал работу Наркоминдела, видя в ней препятствие для своей карьеры политического деятеля.
Троцкий не верил в силу русского пролетариата, в победу социализма в России. Как-то в беседе с Джоном Ридом, не давая и рта раскрыть собеседнику, он уверял, что и конце войны Европа будет пересоздана, но не дипломатами. «Европейская федеративная республика, Соединенные Штаты Европы — вот что должно быть!» — с апломбом, не оставляющим места для сомнения, заявил он.
Троцкий не только не руководил Наркоминделом. Он не скрывал к нему
— Жаль вас мне на эту работу. Там у меня уже работают Поливанов и Залкинд. Больше не стоит брать туда старых товарищей. Я ведь сам взял эту работу только потому, чтобы иметь больше времени для партийных дел. Дело мое маленькое: опубликовать тайные договоры и закрыть лавочку.
Не без влияния Троцкого НКИД начал пополняться случайными людьми, с сомнительными политическими взглядами, часто не имеющими элементарных знаний.
Временами у Залкинда опускались руки, когда он видел перед собой всю эту разношерстную публику, поступившую в НКИД по слишком легко данным рекомендациям. Со всей уверенностью можно было опираться только на рабочих, пришедших вместе с ним из Василеостровской партийной организации. «Это был, — писал впоследствии Залкинд, — необходимый элемент пролетарской дисциплины при довольно-таки разношерстном составе служащих молодого Наркоминдела, где были и беспартийные, и левые эсеры, и даже белогвардейские авантюристы. Несколько штук последних, пробравшихся к нам мне пришлось арестовывать собственноручно с браунингом в руках…»
Одним из первых дипломатических актов советского Наркомата по иностранным делам было предъявление английскому правительству требования об освобождении русских революционеров из заключения. 28 ноября 1917 года английский посол Бьюкенен записал в своем дневнике: «Я получил ноту… с требованием освобождения двух русских — Чичерина и Петрова, интернированных в Англии за пропаганду против войны, которую они, очевидно, вели среди наших рабочих. Русская дипломатия не потерпит, — заявляет нота, — чтобы двое ни в чем не повинных русских подданных находились в заключении в то время, как британские подданные, ведущие активную пропаганду в пользу контрреволюции, остаются безнаказанными».
Бьюкенен ответил, что содержание ноты он передаст в Лондон, однако не считает себя обязанным отвечать на нее. Тогда Советское правительство запретило выезд из России британских подданных до момента, пока не будет урегулирован вопрос о выезде русских подданных из Англии. Бьюкенену передали, что Чичерин назначается дипломатическим представителем в одну из стран Антанты. Посол продолжал упорствовать, но контрмеры Советского правительства уже начали действовать: ни одному британскому подданному виз на выезд с этого дня не выдавалось. Тем, кто уж очень возмущался, Залкинд отвечал:
— Для того чтобы выдать визу, нужно посоветоваться с Чичериным, но, к сожалению, Чичерин находится в Англии, нет Чичерина, нет и виз.
Бьюкенен начал нервничать, он уже был склонен считать аргументацию Советского правительства справедливой. «Если мы, — писал он 4 декабря 1917 года, — претендуем на право арестовывать русских за пацифистскую пропаганду в стране, желающей продолжать войну, то они имеют такое же право арестовывать британских подданных, продолжающих вести пропаганду в пользу войны в стране, желающей мира».