Чингисхан: Покоритель Вселенной

Груссе Рене

Собак Чингисхана кормили человечьим мясом

Отогнав найманский дозор, Чингисхан приказал играть общий сбор и отдал распоряжения, необходимые для начала боевых действий. До нас дошли некоторые монгольские тактические термины: на марше войска должны были быть «густой травой», перед началом боя — «озером», в бою — «шилом».

Чингисхан лично возглавил авангард, командование центром доверив брату Хасару, а резервный конный полк поставил под начало другого брата, Темуге.

Найманы же, чей боевой дух несколько ослаб, оставили свои позиции под Чахармаутом и, преследуемые монгольским передовым отрядом, встали у скал Наху.

Таяна выводили из себя промахи, столь нежелательные до начала генерального сражения.

При нем неотлучно находился Чжамуха, бывший побратим Темучжина, теперь превратившийся в его самого «преданного» врага.

В монгольском эпосе имеются замечательные стихи, в них найманский царь спрашивает Чжамуху о вражеских отрядах, развертывавшихся в долине:

— Что это за люди? Они подгоняют так, как волк подгоняет к овчарне стадо овец.

— Мой анда Темучжин собирался откормить человечьим мясом четырех псов и посадить их на железную цепь. Должно быть, это они и подлетают, гоня перед собой наш караул. Вот они, эти четыре пса:

Лбы их из бронзы, А морды — стальные долота. Шило — язык их, А сердце — железное. Плетью им служат мечи. В пищу довольно росы им. Ездят на ветрах верхом. Мясо людское — походный им харч. Мясо людское в дни сечи едят. С цепи спустил их. Разве не радость? Долго на привязи ждали они! Да, то они, подбегая, глотают слюну. Спросишь, как имя тем псам четырем? Первая пара — Джебэ с Хубилаем, Пара вторая — Джелме с Субутаем.

Услышав ответ Чжамухи, Таян испугался и приказал войску покинуть занятые позиции. Ни на шаг не отстававшие монголы «прыгали от радости», стремясь взять найманов в клещи.

Разгадав маневр монголов, Таян-хан, как утверждает монгольский рапсод, снова обратился с вопросом к Чжамухе:

— Кто же все те и зачем окружают? Будто с зарей сосунков-жеребят К маткам своим припустили. Маток они обегают кругом, Жадно к сосцам приникая.

Чжамуха отвечал так:

— То по прозванью манхууд-уруут.  Страшной грозой для злодея слывут. Витязя, мужа с тяжелым копьем, Им, заарканив, поймать нипочем. Витязя ль, мужа с булатным мечом, Им в крови своих жертв палача Свалят, казнив, и порубят сплеча. Это с восторгом они обступают, Это, ликуя, они подлетают.

Таян вновь приказывает отступать, еще выше, дальше в горы. Во время очередной остановки он в третий раз пытает Чжамуху:

— А кто же это позади них? Кто это едет, выдавшись вперед и глотая слюну, словно голодный сокол?

Чжамуха сказал ему в ответ:

— Тот, кто передним несется один, То побратим мой, анда Темучжин. Снизу доверху в железо одет: Кончику шила отверстия нет. Бронзой сверкающей весь он залит: Даже иглою укол не грозит. Это мой друг, мой анда Темучжин, Словно голодная птица-ловец, Мчится, глотая слюну,

удалец! Смотрите же, друзья найманы!

Не вы ль говорили, что только бы увидеть вам монголов, как от козленка останутся рожки да ножки?

Люди Таяна отступили еще выше, карабкаясь по склону горы. А Таян, продолжая расспрашивать Чжамуху, поинтересовался:

— А кто это так грузно двигается позади него? Чжамуха отвечает:

— Мать Оэлун одного из сынков Мясом людским откормила. Ростом в три сажени будет, Трехгодовалого сразу быка он съедает, Панцирь тройной на себя надевает, Трое волов без стрекала не сдвинут. Вместе с сайдаком людей он глотает: В глотке у витязя не застревает. Доброго молодца съест он зараз; Только раздразнит охоту. Если ж во гневе — не к часу сказать! — Пустит, наладив, стрелу-анхуа он, Насквозь пройдя через гору, она Десять иль двадцать пронзит человек. Если ж повздорит он с мужем каким — Будь между ними хоть целая степь — Кейбур-стрелу, ветряницу, наладив, Он на нее и нанижет его. Сильно натянет, так на девять сотен алданов сшибет, Слабо натянет, так на пять он сотен достанет. Джучи-Хасар прозывается он. То не обычных людей порожденье: Сущий он демон — мангу Гурельгу!

Перепуганный Таян-хан поднимался все выше и выше в горы. И вот он снова пытает Чжамуху; на этот раз его интересует монгольский вождь, вступивший в дело последним:

— А кто ж это идет позади всех?

На что Чжамуха ему говорит:

— Будет, наверное, то Отчигин: То Оэлуни наименьший он сын. Смелым бойцом у монголов слывет. Рано ложится и поздно встает. Из-за ненастья не подкачает, А на стоянку, глядишь, опоздает!

Что же произошло с Чжамухой? Может быть, поняв, что дело найманов проиграно, варвар-предатель, поистине сума переметная, стал подумывать о сближении с Чингисханом? А может, в очередной раз он вспомнил о старой дружбе?

Как бы там ни было, только Чжамуха бросил найманское войско и послал к Завоевателю своего человека, чтобы его устами похвалиться перед андой.

— От слов моих Таян падал в обморок, а потом спешил лезть выше в гору. Разговорами до смерти напуган, на гору лезет. Дерзай, анда!.. Никакой стыд не вынудит их больше к сопротивлению.

«Улюлю!» Смерть Таяна

Спустились сумерки. Бой прекратился до утра. Предусмотрительный Чингисхан велел войскам окружить гору Наху.

Воспользовавшись темнотой, найманы попытались оторваться от противника и скрыться в горах. Но лучше бы они этого не делали: не видя ни зги, они спотыкались, срывались со скал и насмерть разбивались, падая друг на друга, «подобно поваленным деревьям».

На рассвете битва возобновилась. Монгольские рати устремились на штурм найманских позиций. Таян получил серьезное ранение. Но Хорису-бечи и другие вассалы призывали царя остаться на поле боя. Хорису-бечи, подбадривая сюзерена, кричал ему, что его жены — и особенно Гурбесу — нарядились в его честь и хотят увидеть мужа в схватке с врагами. Увы, Таян умирал. Тогда, обращаясь к воинам, Хорису-бечи сказал: