Чингисиана. Свод свидетельств современников

Коллектив авторов

Ван-хана и Сэнгума среди пленных хэрэйдов не оказалось. Ночью им удалось незаметно для наших выбраться из ущелья. А сражался против нас все эти дни Хадаг-батор из племени жирхин со своими мужами.

И приступил Хадаг-батор к Чингисхану, и молвил: «Чтобы не попал наш хан во вражеские руки и дабы не был ими умерщвлен, три ночи и три дня мы бились, его оберегая жизнь. Теперь, спася его от смерти и выведя из вражьего кольца, на милость победителей мы сдались. Коли прикажешь, хан, убить меня, умру. Но если соизволишь мне оставить жизнь, верой и правдой послужу тебе!»

И одобрил Чингисхан его речи, и повелел тогда же: «Кто смеет мужа осудить, не бросившего хана своего, сражавшегося, дабы жизнь его спасти?! Такой нам в нукеры годится!»*

И

даровал Чингисхан жизнь Хадаг-батору, и отдал он его и сто Других жирхинцев в услуженье вдове и детям Хуилдара, умершего от ран. И повелел при этом Чингисхан: «Коль у жирхинцев народятся сыновья, пусть верою и правдой служат сродникам нукера Хуилдара. Родители жирхинских дев не смеют по своей воле вы* давать их замуж! Да будут все они — их сыновья и девы — в бессрочном услужении семейства Хуилдара!»

Хуилдар сэцэн самым первым поклялся в преданности своей, поэтому Чингисхан повелел: «За службу истовую Хуилдара да не оставим мы своей заботой всех его потомков — и больших, и малых!»

История бесславной гибели Ван-хана

Повоевав хэрэйдов, Чингисхан отдал людей, коих похватали на побоище, своим сродникам и мужам. Так, Тахай-батору из племени Сулдудэй за заслуги его была отдана в услужение сотня жирхинцев. Ибаха бэхи, старшую дочь Жаха гамбы — младшего брата Ван-хана — взял Чингисхан себе в жены, а ее младшую сестру по имени Сорхагтани отдал своему сыну Толую. Даровав прощение самому Жаха гамбе и не учинив разора его подданным, Чингисхан пожелал, дабы тот, подобно второй оглобле телеги, стал верным соратником его.

Тогда же Бадаю и Хишилигу дарованы были шатер златоверхий, в котором восседал Ван-хан, чаша златая, из коей он пил, а также вся свита и челядь, что ему прислуживали. Сии дары преподнося, хан молвил:

«Всю челядь отдаю вам в услуженье: Пускай вам на пиру подносят чаши, А на охоте ваш колчан таскают. Пускай из поколенья в поколенье Ваш достославный род, потомки ваши, Повинностей не зная, процветают. Желаю, чтобы горы той добычи, Что у врага в сраженье отобьете, Навек остались с вами; Надеюсь я, что грудой разной дичи, Которую убьете на охоте, Воспользуетесь сами».

И возгласил тогда же Чингисхан:

«Бадай и Хишилиг спасли мне жизнь, великую услугу оказали. И, покровительство у Нёба Вечного найдя, хэрэйдов я поверг и на престол высокий я взошел. Так пусть же ныне и вовеки, аж до праправнуков, наследники престола моего заслуги этих двух мужей не забывают!» Так повелел он.

Хэрэйдов племя повоевав, Своих никого мы не позабыли — Пленных меж всеми распределили. Тумэн тубэгэнцев в полон забрав, Его на части тотчас поделили, Мужам и сродникам всех раздали. В день боя, еще не приспела тьма, Донхайдцев множественный народ Уж был по стойбищам разведен. И полоненных жирхинцев тьма — Воинственный и жестокий род — Меж воями также был поделен.

Довершив избиение хэрэйдского народа, Чингисхан сидел всю зиму в урочище Абжига худэхэри.

Ван-хану и его сыну Сэнгуму удалось вырваться из кольца наседавших на них мужей Чингисхана. Когда, добравшись до места Нэгун ус в урочище Дидиг сахал, Ван-хан спешился у реки, чтобы утолить

жажду, на него наехал Хори субэчи из караульного отряда найманов.

«Я — Ван-хан», — назвался беглец. Но Хори субэчи не знал хана хэрэйдов в лицо; он не поверил иноплеменнику и убил его.

Тем временем сын Ван-хана Сэнгум, его конюший Хухучу с женой ехали втроем в обход урочища; в поисках источника они скакали по пустынному песчаному нагорью, как вдруг Сэнгум заприметил стадо куланов, которые паслись, отбиваясь хвостами от оводов и мух. Сэнгум сошел с коня, передал поводья конюшему, а сам крадучись стал подбираться к куланам. Когда Сэнгум удалился на порядочное расстояние, Хухучу поворотил своего коня вспять и пустил его рысью, уводя за собой и лошадь хозяина. Жена конюшего окликнула мужа:

«Всегда ты был хозяином приближен, Ни платьем, ни едою не обижен. Души в тебе не чаял он — почто ты Спешишь отвергнуть ханские заботы? Зачем ты от Сэнгума убегаешь, На произвол судьбы его бросаешь?»

Видя, что жена начинает отставать, Хухучу крикнул ей: «Никак, ты хочешь стать женой Сэнгума?»

На что та ответила: «Негоже, милый, бессовестною тварью, псу подобной, считать меня! Прошу тебя, оставь ему хотя бы чашу золотую! Пусть будет из чего воды напиться».

Хухучу швырнул назад золотую чашу и поскакал восвояси. Явившись к Чингисхану, конюший поведал владыке, как бросил Сэнгума средь песчаных барханов, пересказал слово в слово свою перебранку с женой. Выслушав его, Чингисхан повелел: «Дарую жизнь лишь женщине его. Конюший же, что бросил хана, что своего же властелина предал, и моего доверья недостоин». И Хухучу тотчас был казнен.

Рассказ о том, что замыслил надменный Таян-хан

Узнав о случившемся в урочище Дидиг сахал, мать Таян-хана найманского Гурбэсу* сказала: «Ван-хан — потомок рода древнего и ханского к тому же. Пусть принесут мне голову несчастного того. И если убиенный — точно хан хэрэйдов, устроим тризну по усопшему тогда».

С чем и послали к Хори субэчи. Тот голову убитого отсек, доставил в ставку, где ее и опознали. А опознав, водрузили на белый войлок и совершили обряд жертвоприношения — возложили перед новым кумиром напитки и кушанья; прислуживали при этом невестки — стол трапезный накрывали, кубки с вином подносили, наигрывали на хуре*.

В разгар церемонии голова Ван-хана вдруг рассмеялась.

«Она смеется!» — вскричал взбешенный Таян-хан и велел ее растоптать.

Воля хана была немедля исполнена.

Тогда найманский воевода Хугсэгу сабраг, поступок хана не одобрив, изрек: «Негоже, хан, с кумиром — главою хана убиенного — так обходиться. Вон и собаки заскулили на дворе. Все это не к добру! Отец твой, Инанча билгэ, однажды слово обронил такое:

«Почтенные пришли ко мне года, Жена была, однако, молода. И был всевластным Небом дар мне дан: На свет явился мальчик — сын Таян. Тщедушным, словно хилый тальник, сын мой рос, И задавал я сам себе вопрос: Как сможет он страною управлять, Тьмой подданных своих повелевать?» Сомнения терзали душу твоего отца, и, видно, неспроста. Собаки брешут — беды на носу. Единовластно ханша Гурбэсу В округе всем и всеми управляет. Ты робок, Таян-хан, и мягкотел. Охота — твой единственный удел, Другого голова твоя не знает».