Числа и числительные
Шрифт:
— Товарищ сержант, смену прошу — замерз очень!
В «Каникулах в Простоквашино» все правильно говорил почтальон Печкин о народной одежде зимой. Вот и Валерку перед выходом «на тропу» одели, как положено. На теплое зимнее белье серого цвета было напялено повседневное хабэ. Все пуговицы застегнуты, но правда, без ремня, который по молодым годам он был должен затягивать так, чтобы в кольцо застегнутого ремня только-только проходила голова (ему с самого начала повезло, потому что был большой размер головы).
На хабэшку были одеты
Но кто же в сапогах стоит на посту? И ноги с сапогами вместе были сунуты в огромные, просто не имеющие названия размера, валенки с галошами-слонами какой-то серо-зеленой резины. Потом он надел армейские специальные варежки, у которых кроме большого пальца еще и указательный есть, чтобы стрелять, если вдруг война. Потом он почти вошел в тулуп.
«На гражданке» он тулупом считал полушубок, в котором сидел на бочке с молоком колхозный реализатор. А тут тулуп — это почти дом. Кстати, по весу тоже… Размера тулуп не имел. Он надевался сверху на ватник и застегивался на стальные крючки. Бегать в нем было нельзя. Да и просто ходить — затруднительно. Но зато — не холодно! Кто-то звонко хлопнул ладонь по спине:
— Герметизируйся!
Удара даже не ощутил. Понял только, что это Сашка опять прикалывается. Он со второго курса попал в армию, поэтому знал много разных слов. А сейчас долгая процедура одевания бойца ему напомнила кадры из старых фильмов с водолазами, как они собираются, не торопясь, под воду, а в конце, уже перед самым погружением, им еще надевают большой металлический колпак на голову и завинчивают оконце перед лицом.
С трудом подняв руки, Валерка молча поднял воротник тулупа. В таком положении воротник оказался выше головы. Его помогли застегнуть на специально пришитые петли, и теперь — точно водолаз. Только нос высовывается, да и то, если специально вперед голову подашь. Еще сунули ему овчинные варежки, в которые он сунул руки перед выходом на улицу, а через плечо повесили противогазную сумку, в которой лежал штык-нож (ну, положено часовому со штыком, а куда его тут повесишь?) и телефонная трубка на шнуре с вилкой, чтобы связываться с караулкой и докладывать регулярно.
— Та-а-ак, — подошел начальник караула. Заглянул в отверстие между застегнутыми ушами воротника, похлопал здоровенными руками по бокам, как будто проверяя устойчивость.
— Ну, что, боец… Задача твоя такая. Сейчас выходишь — и прямо к спортгородку. Там у ворот розетка — докладываешься. А потом топчешь тропинку. Доклад — каждые полчаса. И еще… Ты там смотри: мужики из второго взвода говорили, какой-то мудак овчарку здоровенную выгуливать приноровился. Так твоя задача какая? Никого не пускать. Понял?
— Да.
— Что-что-о-о?
— Так точно, товарищ старший сержант!
— Лады. Разводящий!
— Я! — подскочил Сашка.
— Быстренько его до ворот — и бегом обратно. Мороз, бли-и-ин…, — и отошел обратно к пульту.
Дверь приоткрылась, двое выскользнули в морозный туман и тишину. Солнечно и одновременно как бы туман висит. Изморозь. Снег хрустит оглушительно под ногами, а больше никаких звуков и нет. Нет, кажется, города большого за спиной, не слышно ни одной птицы. Мороз на улице.
Скрип-скрип, скрип-скрип — добежали почти до ворот. Перед ними — кусок соседнего забора и над ним вышка с таким же закутанным часовым.
— Стой, кто идет?
— Пошел нахуй!
— Я щас пойду, я вот щас стрельну, и мне отпуск будет!
— Я тебе так стрельну, дебил, мы снаружи идем, уродина!
И прошли.
Все. Сашка хлопнул по плечу и, согнувшись, тут же побежал на полусогнутых обратно, а Валерка скинул овчинные варежки, ткнул вилкой в розетку и сказал в ожившую телефонную трубку:
— Рядовой Спиряков пост принял.
— Смотри там, — ответила трубка голосом Павлова, и тут же связь отключилась.
Валерка неловко потыкал трубкой в край сумки, затолкал ее туда все-таки, напялил огромные овчинные рукавицы и медленно двинулся в обход своих владений.
И чего тут охранять? Полоса препятствий — на месте. Вагон — на месте. Блиндаж — на месте. Забор — на месте. Ну? Он за десять минут прошел всю вверенную территорию, повернул обратно и свернул к полосе препятствий. Там много стенок и не должно быть этого морозного ветерка.
Там он и придремал на пятнадцать минут, потом дошел до розетки, доложился, — и опять в свой угол.
Мороз уже начал пробиваться даже сквозь эту многослойную защиту.
И вот тут он услышал собачий лай. Вернее, даже не лай, а глухое такое гавкание:
— Вау, вау.
Пауза. И снова:
— Вау, вау…
И еще какой-то голос. И шаги.
Он выглянул из своего угла и увидел какого-то мужика с огромной черно-пегой собакой на поводке. Овчарка, широкая в груди, со слегка опущенным задом и присогнутыми задними ногами, тащила, взлаивая, своего хозяина по его, Валеркиной, часового, блин, тропе! И часовой вышел на тропу.
Собака остановилась и зарычала на помеху. Валерка медленно-медленно, по полступни, даже не покачиваясь, стал двигаться к ней, стараясь смотреть в глаза. Хотя, какой там смысл — смотреть в глаза? Кто бы его глаза увидел в узкой щели между шапкой и поднятым выше шапки воротником?
Овчарка припала на задние лапы и оскалила зубы, опасаясь непонятной огромной фигуры медленно приближающейся к ней.
«Фигня-а-а-а,»— думал Валерка. «Укусить — не укусит, раз столько одето, а зато могут раньше сменить». И все так же медленно двигался к нарушителям. И так же медленно придвигалась к ногам собаки его тень.