Чистая вода
Шрифт:
Внизу громоздилось заваленное снегом старье: бочки и ржавые поддоны, ободранные стоянки ярусов, груды шестов для вешал и рыбоделы. Мол и стесанные белые острова лежали в черной воде моря, отороченные пеной. Облака висели высоко и в то же время близко, как театральные кулисы, и вместе с тонкой снежной пеленой образовывали огромную стеклянную крышу. Мимо медленно пролетали гаги.
— У них нет даже приличной фотографии Лизы,— кипятился Германсен.— Можешь себе представить?
— Есть. Они не захотели
— Все равно. Похоже, они и при жизни не желали ее видеть, а теперь рады раз и навсегда вычеркнуть из памяти. У меня по ходу дела обычно складывается образ жертвы, но в этот раз никак не получается, просто беда.
Юн не любил подобных лирических отступлений; ему не нравился низкий проникновенный голос полицейского и то, что он своими черными глазами с восторгом и интересом смотрит вдаль, как обычный турист, тогда как ему
нужно охватить сейчас судьбу человека во всей ее полноте. Нет, Юну не нравилось здесь.
— Холодно,— сказал он, поеживаясь.— Пойдем?
— Нет, пока не пойдем. Германсен и не думал торопиться.
— А эта дверь куда?
Он показал на дверь в обращенной к острову стене, она вела к слуховому окну: прежде здесь с помощью лебедки тянули ваеры, когда надо было загонять под вешала вагонетки, чтобы сгружать в них сушеную рыбу. Полицейский открыл засов и распахнул дверь.
— Идеальное тайное укрытие,— сказал он.— Наверно, отсюда вы следили за ее отцом?
Что за дверь? Юн не помнил. Он оттолкнул полицейского и сам посмотрел на хозяйский дом, возвышавшийся на взгорке напротив. За занавесками неясно виднелись елка и какие-то тени, спешившие по делам. На втором этаже можно было даже различить узор на обоях — он узнал Лизину детскую…
— Кто этот старик? — спросил полицейский прямо у Юна над ухом.
— Бондарь.
Старик втащил в прихожую хозяйского дома ящик с рыбой и запер за собой дверь. Юн мысленно перебирал страницы тягостных воспоминаний.
— Юн, ты вообще не любитель говорить, но сегодня из тебя слова не вытянешь. Тебя что-то мучает?
— Ничего.
— Юн, да что с тобой?! Расскажи-ка мне о чердаке. Для чего нужны инструменты? Вот, например, этот нож.
— Клипфискный.
— А это что?
— Кухтыль. Раньше бочки использовали как буи.
Но Юн по-прежнему был далеко. Он видел, как Лиза в своей комнате встала с дивана и подала ему знак «я не могу прийти»…
— Пойдем прогуляемся,— приказным тоном произнес Германсен.
Они спустились, вышли на причал, постояли немного в снегу.
— Ферма по разведению рыбы — вон там — тоже принадлежит Заккариассену?
— Нет, он не хочет рыбу разводить. Это молодых ребят хозяйство.
— Юн, сколько же ты здесь не был?
— Месяц… ну два.
— А до этого?
— Два с половиной года.
— С тех пор как уехала Лиза? Юн кивнул.
Полицейский оставил щекотливую тему и перешел к подробностям рыбацкой жизни. Юн нехотя посвятил его в тайны лова оснащенным неводом и поведал о стадиях засолки, рассказал о заветных рецептах приправ, о пинагоре и сушеной рыбе с брюшком. Возвращаясь на чердак, они успели поговорить о погоде и судах, о том, как рыбаки живут в море и как швартуются в их гавани.
— Во что ты был одет, когда виделся с Лизой в последний раз?
Он не помнил, когда в последний раз встречался с Лизой (по его версии для полиции), поэтому сказал, что не знает.
— У тебя пропало кое-что из одежды. В частности, твой любимый свитер. По словам Элизабет, ты носил его не снимая и зимой, и летом, пока он не… пропал?
Юн помнил этот свитер: старый, драный — настоящее тряпье.
— Я его выбросил,— сказал он. Полицейский кивнул.
— Когда ты видел Лизу в последний раз, на ней была та одежда, которую вы нашли под камнем? Зеленое пальто с высоким воротником, серый свитер, шерстяной шарф до-
машней вязки в сине-черную полоску, брюки с прорехой на левом колене, да еще полотенце и сумка…
— Я не помню, когда видел ее в последний раз,— огрызнулся Юн.
— Так она выглядела на празднике, в субботу.
— Понятно.
— Но выловили ее в другой одежде: в комбинезоне Георга и твоем старом свитере. Ты можешь объяснить это?
— Нет.
— Почему она не хотела возвращаться к родственникам на юг?
Юн повертел головой, будто разминал шею после сна, и уставился на полицейского.
— А ты что об этом знаешь? — спросил он. Германсен наверняка не мог знать об этом абсолютно ничего.
— Нетрудно догадаться, что ее тянуло домой. Так бывает со всеми. Но к чему она вернулась бы — к тебе?
Юн промолчал.
— Только к тебе?
Ответом снова было молчание.
— Юн, ты бы лучше отвечал. Ведь после меня придут другие — нам нет конца.
— Пусть приходят. Я ничего не сделал.
— Ты часто виделся с ней во время ее последнего визита домой?
— Я уже ответил, что не помню!
— В этот раз отец снова запретил ей общаться с тобой?
— Да! — крикнул он громко, но спокойно.
— Ты много думал о ней, когда она уехала?
— Все время! — ответил Юн и так же спокойно продолжал: — Каждый день. Я видел ее постоянно. Я беседовал с ней каждый день. Ты это хотел услышать?
Германсен с силой всадил в стену разделочный нож, после чего надолго установилась тишина. Юн заметил, что не стало даже звуков и запахов. Улыбка полицейского таила в себе недоброе и пугала.
— Ну ты хитрец… — сказал наконец Германсен.—Лизу никто толком не знал. Так ведь и тебя никто не знает, верно?