Чистая вода
Шрифт:
но примерно два с половиной года назад она уезжала с острова в положении.
Белые пальцы выудили очередную бумажку.
— Она сделала аборт.— Называются клиника и фамилия врача, а также год и число.— Предположительно, по настоянию отца, хотя он клянется, что был не в курсе. Зачем надо было подвергать растерянную, перепуганную девочку этим средневековым жестокостям — аборт, проклятие, отлучение от дома?
Юн не знал.
— Думаю, дело в некой порочности самой этой беременности. Инцест? Идиотизм? Может, она понесла от Ханса? Или от тебя?
Полицейский дал время ошеломленному Юну собраться с мыслями и продолжал,
— Есть ли вообще связь между беременностью и убийством? Моя нечистая фантазия склонна простить Ханса, но здравый смысл возражает. Что, Юн, неприятно?
— Да.
— Будет еще хлеще.
— Понял.
— Но для тебя это, наверно, в порядке вещей — у тебя вся жизнь такая.
— Нет.
— Свидетель сообщает, что на празднике двадцать седьмого августа, где-то между одиннадцатью и полуночью, Георг и Лиза поссорились. Она в ярости убежала. Остановить ее или поговорить с ней никто не пытался — похоже, для нее такое поведение считалось нормой. Никто, включая и самих водолазов, не помнит причины ссоры. После этого ее никто не видел…
Юн не слышал последних слов, он крался вокруг стола. Он должен защищать свою жизнь: все было не так — наоборот, он хотел как лучше… Юн схватил Германсена за горло, но полицейский, видно, ждал нападения и отразил его коротким техничным ударом, вдобавок пару раз съездил Юну по лицу и насильно усадил его обратно на стул.
— Юн, ты теряешь рассудок! — громко закричал он.— И в такие моменты не соображаешь, что делаешь, верно?
— Нет.
— Юн, когда ты теряешь рассудок? Когда? Нет, смотри на меня,— я с тобой разговариваю; открой глаза, ты уже выспался. Ты теряешь рассудок, когда раздражаешься. Но ты можешь сказать, что тебя раздражает? Что?
— Замолчи.
— Отвечай! Это не тебя убили, а Лизу! — И Германсен заголосил: — Лизу убили! Слышишь, Лизу!
— Да, да, да!
Повисла долгая пауза. Полицейский снова сел.
— Хитрый же ты, черт! — сказал он.— Дурак дураком, а хитрый, как бестия. Слышишь меня?
Юн не ответил.
— Слышишь или нет? — снова сорвался на крик Германсен.
— Да.
— Ты скинул компрессор в болото, чтобы заставить их искать там, где ты видел тело. Ты перекрыл воду, чтобы тебя нашли. Ты пугал по ночам Заккариассена и послал Георгу бочонок с твоим собственным котом в рассоле, чтобы спровоцировать их. Ты хотел понять, что им известно. Как они отреагировали?
— Заккариассен сообщил в полицию, Георг не отозвался.
— И тебя это смутило?
— Да.
— Почему?
Юн более или менее включился в беседу снова. Он никогда и не думал, что Георг кого-то убил. Ему только хотелось узнать, много ли водолазу известно. Но делиться такой изощренной мыслью с Германсеном вряд ли стоило. И Юн ответил:
— Не знаю.
— Заккариассен или Георг? — пророкотал полицейский.
Юн подумал, что для него лучше Заккариассен. Это вокруг него — человека, разрушившего жизнь Лизы,— и плелась вся интрига. Но теперь он совсем не вписывался в общую картину…
— Юн, ты хочешь что-нибудь рассказать? — наседал на него Германсен.— Или нет?
— Не хочу,— ответил Юн.— Я не помню. И заплакал.
20
Они выехали на остров. Германсен уже бывал здесь: изучал местность, расспрашивал людей. Теперь он решил, что пришло время привлечь к расследованию Юна, и взял его с собой — проводником. На природе полицейский работал ровно с той же неутомимостью, дотошностью и обстоятельностью, с какими разгребал бумажные завалы в импровизированном кабинете в гостинице. Они поднялись в горы и заглянули под камень, где была найдена Лизина одежда; зашли в пустой дом; попили на кухне у Карла жидкого кофе; Римстад свозил их на снегоходе на Лангеванн, по свежему голубому льду они обошли все озеро, обсуждая работу водолазов и рассматривая в бинокль горы и резервуар с водой, и еще раз восстановили ход событий.
Когда они добрались до рыбзавода на Нурдёй, Германсен пошел внутрь один.
Было холодно, с севера надвигались сумерки, снег оседал на окнах как благородная пыль. Юн коротал ожидание, слушая в машине радио и думая об Элизабет. Ему дали номер ее телефона, но он еще не звонил ей. Сестра сбежала, чтобы не видеть трагической развязки. Никто ему больше не верит. Карл даже не взглянул на него — и это он не из-за овцы,— а Маргрете с покрасневшими глазами быстренько налила им кофе и тут же ушла в соседнюю комнату. Римстад скривился в усмешке, никогда прежде не появлявшейся на честном и бесхитростном лице инженера. Ну а Германсен? Медики подтвердили, что память у Юна действительно слабая, но истинность диагноза в амбулаторной карте, который поставил временно работавший здесь выпускник медучилища, вызывала у полицейского большие сомнения. В телефонном разговоре выяснилось, что новоиспеченный доктор сделал запись в карте со слов больного — он считал, что «надо доверять пациенту хоть немного». Под «депрессивностью» он подразумевал, что Юн действительно был в депрессии, а стесолид назначил потому, что в то время главный врач округа постоянно прописывал его жителям глубинки как универсальное средство от всех болезней.
— Если ты меня обманываешь, ты и доктора обдурить мог,— коротко прокомментировал все это Германсен.
Но почему он тогда оставил Юна в машине, одного, без охраны? Непонятно.
— У них Рождество,— сообщил Германсен, вернувшись.— Горы еды, все украшено. Хотя затхлостью несет, брр…
Полицейский выглядел уже не столь безупречно, как вначале. Галстук его лежал в гостинице, а он переоделся в куртку-анорак и горные сапоги; на щеках выросла щетина.
— Этот старик, владелец завода, тот еще тип. А хозяйство ведет одна из его дочерей?
— Да.
— Вот терпение у человека! Я хочу осмотреть завод. Это он там, внизу?
Пустые вешала для рыбы раскинулись по белым холмам, словно сеть с крупными ячеями. Там внизу было темно и ни души — вечер накануне рождественского сочельника.
— Да. Но мы не имеем права туда заходить.
— Право — это мы, Юн, не забывай! Пошли?
— Не хочется.
Полицейский уже вылез было из машины, но сел обратно.
— Вот это уже любопытно,— сказал он, подначивая.— Ты не хочешь, чтобы я что-то увидел? Что именно?
Не мог же Юн ответить, что не хочет смотреть, как это ничтожество будет бухать своими сапогами по святому для него месту, по его прошлому. Он промолчал.
По колено в снегу они спустились вниз. Снег не чистили несколько дней — занесло и причал у темно-зеленой воды, и лодки. Ворота в солильню были заперты, но Юн отомкнул замок ножом. Они прошли через сарай для шкерки, поднялись наверх, в бондарню, сквозь запахи и образы прошлого дошли до окна на юг и выглянули в него.
— Красота,— сказал полицейский.