Чистая вода
Шрифт:
— Ты уверен?
— Э-э… нет.
— Но ты убежден, что она ходила к Хансу за деньгами? –Да.
Глядя прямо перед собой, Германсен заговорил:
— Ханс, естественно, тоже ничего ей не дал. Поэтому на празднике ей пришлось просить уже у водолазов, точнее, у Георга — тоже своего прежнего дружка. Из-за денег они и разругались, как ты считаешь?
— Да.
— А ты не выдумал все это прямо сейчас?
— Нет.
— Почему же раньше мне никто об этом не говорил? Этого Юн не знал, но Германсен и не ждал ответа — он
уже топтался
Вернулся он с пылающим лицом.
— Юн, давай с тобой порассуждаем,— начал полицейский.— Способ, которым была убита Лиза, почти ничего не говорит об убийце. Ее ударили тупым предметом, предположительно обухом топора — орудия убийства у нас пока нет, но мы найдем его, как только сойдет лед на Ланге-ванн… Почти все бьют обухом, потому что, если ударить острием, череп раскалывается во-о-т так.— Он обвел свою макушку пальцем,— ты как бы срезаешь человеку голову и воочию видишь, что натворил. Даже в состоянии аффекта большинство убийц отдают себе в этом отчет. Юн, что бы ты выбрал — обух или острие?
Юн выбрал бы обух.
— Ты в состоянии говорить об этом?
— Ну… да.
— По виду не скажешь. Юн не ответил.
— Нам придется еще поискать. У меня было три возможных мотива и примерно столько же подозреваемых. Теперь ты добавил еще один — деньги. Как ни странно. Юн, а у тебя ведь самого есть деньги, да?
— Нет.
— Но у тебя были деньги, пока ты не начал утеплять дом. Почему Лиза не пришла к тебе?
— Не знаю.
— Вечером того же дня ты выпивал с Карлом и разговор снова шел о деньгах. Ты жадный?
Скорее это Карл жадный, тем более что поругались они в другой вечер.
Германсен пошел дальше, не отклоняясь от курса.
— Лиза знала, что достаточно одного ее слова — и ты отдашь за нее что угодно, хоть правую руку,— но все-таки пошла за деньгами к отцу и двум отставным любовникам. Что случилось у Карла в тот вечер?
— Не помню я!
— Но вы препирались из-за денег — это ты помнишь?!
— Только потому, что я запомнил, когда это было,— позже, осенью, он тогда копал картошку.
— Везет тебе, что он ни черта не помнит, да? –Да.
Они посмотрели друг на друга.
— Не знаю… — заговорил Юн.— Ты все портишь, смешиваешь с грязью.
Германсен ответил:
— Лиза пришла в тот вечер к Карлу. Она знала, где тебя искать, потому что ты сам сказал ей об этом еще днем. Есть свидетели того, что вы общались с ней и летом.
— Неправда.
— Иначе откуда ты мог знать о деньгах?
— Она написала мне.
— Ха-ха!
Помолчав, полицейский продолжал:
— Я сказал, что есть несколько подозреваемых, и у каждого свой веский мотив. Но все эти мотивы можно приписать и одному человеку — тебе, Юн. И заодно объяснить твое парадоксальное поведение в последние месяцы. Ты одновременно пытаешься скрывать и разоблачать.
— Не понимаю тебя.
— Понимаешь. Что ты, например, делал под окнами Заккариассена по ночам?
Очень сложный вопрос. И если у полицейского был наготове простой четкий ответ, то у Юна — сплошной туман. Когда Заккариассен так внезапно утратил интерес ко всему: и к заводу, и к чистой воде, у Юна, видимо, зародилась мысль, не до конца им осознанная, скорее наблюдение, что дело тут не в старческой немощи, как у Нильса, а в том, что Заккариассен знает, какая беда случилась с Лизой. И он, Юн, пытался выяснить, что именно хозяину завода известно о гибели Лизы; полицейский сам говорил сегодня об этом. Другими словами, у него не было ответа на вопрос Германсена.
— Есть свидетели?
— Элизабет.
— Неправда.
— Юн, ты не можешь уследить за всем. Поэтому все время путаешься и в результате сам себя выдаешь.
— Я ничего не делал.
— Юн, я тебе не старшая сестра. И даже не добренький учитель или спившийся сосед, чтобы тебя жалеть. Я не оставлю тебя в покое, пока ты не расколешься.
— Новые дела,— произнес Юн, имея в виду обстановку на дороге. Человек в комбинезоне вернулся с сообщением, что путь свободен. Можно ехать дальше, только осторожно.
21
Юн не верил в Бога. Не потому, что был материалистом, а потому, что Господь непредсказуем. А верил Юн в то, что считал хорошим и чего сам себе желал. Элизабет верила в любовь, Ханс — в политику и чистую воду. А Германсен во что? Юн не знал этого, поскольку не имел опыта общения с людьми такого сорта, которые сваливают вместе факты и фактики и радуются, если вдруг из них составится некая картинка. Возможно даже, что полицейским двигало желание добиться справедливости, так ведь оно всеми руководит,— вон и Элизабет, и Хансом тоже. Может быть, он ненавидел кого-то, так же как Юн ненавидит Заккариассена. А скорее всего, работа у него такая.
— Вот здесь сказано: «пятьдесят два миллиметра осадков»,— в десятый, наверное, раз зачитал он Юну метеосводку,— а ты говоришь, что светило солнце.
Они опять разбирались с субботой, двадцать седьмого августа.
— Было солнце,— ответил Юн.
— Элизабет сообщила, что вы с Лизой вышли из дому около одиннадцати и собирались идти на рыбзавод. Заккариассен показал, что Лиза пришла после трех — это ведь несколько часов, да?
Четыре часа на природе с Лизой — разве это много?
— В такую погоду?
— Какая разница?
— Чем вы занимались столько времени? Юн засмеялся.
— Строили планы?
— Нет.
— Во всяком случае, расстались вы, не дойдя до завода, потому что там тебя никто не видел. Она собрала вещи и вечером села на автобус, якобы затем, чтоб уехать на юг, но вместо этого пришла к Хансу просить денег…
Эти сведения о деньгах оказались величиной переменной. Полицейский то упоминал о них, то забывал, в зависимости от своих планов. А узнать, что Ханс рассказал ему во время снегопада на острове, Юн не мог.