Чисто женская логика
Шрифт:
— Конечно, конечно, — смутился Цокоцкий. — Простите, что не предложил... Мы тут все так потрясены, что право же, не совсем соображаем, что делаем, что говорим... Простите. — Цокоцкий вчитался в текст повестки, спокойно расписался на отрывном талоне, вернул его Касатоновой, а повестку положил на стол прямо перед собой. — Конечно же, приду, как не прийти. Вы, Екатерина Сергеевна, ближе к этим событиям, живете в одном подъезде... Есть какие-нибудь новости?
— Тайна следствия! — она рассмеялась. — Может быть, что-то нашли, но ведь понятым об этом не докладывают.
— Скажите, а почему именно мне повестка? Только потому, что я первым позвонил в милицию?
— Ничуть! — Касатонова вынула из сумки десяток повесток. — Смотрите, не только вам. Тут ваш бухгалтер, кассир, снабженец... Весь цвет фабрики... Ведь Убахтин был уже здесь и составил список тех, с кем считает нужным поговорить более подробно... Просто я к вам первому попала, а секретарша, не поняв, в чем дело... Ну, и так далее. Теперь мне надо всех обойти, взять расписки.
— Зачем же всех обходить? — Цокоцкий нажал невидимую кнопку, в приемной раздался чуть слышный звонок и вошла секретарша. — Леночка, вот повестки, здесь указаны фамилии наших сотрудников... Обойди, пожалуйста, всех, пусть распишутся на отрывных талончиках, а ты эти талончики собери и мне принеси. Добро? А то пока Екатерина Сергеевна всех найдет... Рабочий день закончится. Только предупреди, это уже мое пожелание, пусть все распишутся в получении.
— Я все сделаю, Леонид Валентинович, — сказала секретарша и вышла, опять протиснувшись в чуть приоткрытую дверь.
— Какая-то она у вас заторможенная, — сказала Касатонова.
— Наклонитесь ко мне, — Цокоцкий подался вперед и поманил пальцем Касатонову. — Юшкова — любовница Балмасова, — сказал он вполголоса. — Давняя трепетная связь. Вы уж ее поймите.
— Даже так!? — ужаснулась Касатонова.
— Они вместе лет семь, не меньше... Еще до того как появилась эта фабрика.
Поэтому она сама не своя. Я уж и не загружаю ее, пусть дух переведет... Выпить хотите?
Изумлению Касатоновой не было предела.
— Вы хотите сказать... — она не решилась даже закончить вопрос, устремив на Цокоцкого взгляд, полный неподдельного изумления.
— Чай? Кофе? Виски? Коньяк? — Цокоцкий был невозмутим. — Дело в том, что я хочу поделиться с вами еще одним секретом, но он столь деликатного свойства, что без глотка чего-нибудь... Не решусь. Так что?
— Конечно, коньяк.
— Прекрасно. Сколько вам лет, Екатерина Сергеевна? — спросил Цокоцкий, разливая коньяк в тонкие стаканы. — Простите, конечно, за хамский вопрос.
— Сорок, — не моргнув глазом, ответила Касатонова.
— Я так и думал, прекрасный возраст. Мне тоже когда-то было сорок.
— Года два назад?
— Пять! — рассмеялся Цокоцкий и, легонько чокнувшись своим стаканом, одним глотком выпил. — О, опять простите, — он вынул из стола горсть конфет в ярких фантиках и рассыпал по столу. — Чем вы занимаетесь, Екатерина Сергеевна, когда не исполняете обязанности понятой или курьера?
— Ничем. Я пенсионерка.
— В сорок лет?
— Я танцевала... А балерины выходят на пенсию чуть раньше простых смертных.
— О! — восхитился Цокоцкий. — Как я завидую вашему участковому!
— Ему многие завидуют, — выпив свой коньяк, неплохую, между прочим, дозу, Касатонова с удовольствием закусила конфетой. Конфета ей понравилась настолько, что она развернула еще одну.
— Простите... Вы живете одна?
— Есть сын, Алексей... Тоже, кстати, Касатонов. Книготорговлей занимается.
Достаточно известный в своих кругах оптовик. Вы что-то хотели сказать, Леонид Валентинович?
— Да, — горестно кивнул Цокоцкий. — Хотел... Еще по глоточку?
— Если откажусь, то не прощу себе этого никогда! — отчаянно согласилась Касатонова, прекрасно понимая, что разговор даже за такой вот случайной выпивкой пойдет совсем другим — чуть откровеннее, чуть рисковее.
Цокоцкий опять плеснул примерно на палец коньяка, что в тонком стакане было не так уж мало, не так уж.
— Даже не ожидал, что конец рабочего дня окажется у меня столь, столь... — он никак не мог подобрать слова и в меру восторженного, и в меру осторожного.
— Столь прекрасный! — подсказала Касатонова.
— Принимается! — и Цокоцкий одним глотком выпил свой коньяк. — Так вот... Мы все на фабрике не просто в печали, мы в ужасе и неопределенности... Не знаем, что думать и как понимать... — Что же вас ужасает?
— Все дело в том, что Елена Ивановна, наша Леночка, которая только что заходила сюда... Как бы это вам сказать, чтобы и не навредить, и не впасть в сплетню... Она бывшая любовница... Не люблю слово «любовница»! Она бывшая возлюбленная Балмасова. Проходят годы, мы меняемся... Устаем, ищем чего-то нового... — Он полюбил другую, — догадалась Касатонова.
— Да.
— Молодую, красивую, дерзкую... — Да, — безутешно кивнул Цокоцкий.
— И кто же эта юная особа?
Цокоцкий долго молчал, потом поднял свой стакан и, убедившись, что он пуст, снова поставил его на стол, развернул конфету и будто не заметив этого, медленно разжевал, чуть заметно вздрогнул, увидев перед собой Касатонову, и снова наклонился к ней, поманил пальцем, прося приблизиться.
— Дочь Елены Ивановны, — сказал он неживим голосом.
— Сколько же ей!?
— Семнадцать.
— Какой ужас! — шепотом воскликнула Касатонова. Ей показалось, что эти слова будут наиболее уместными. — Какой кошмар! — проговорила она потрясенно.
— Елена Ивановна не знала.
— Мать ничего не знала?!
— Да... И вдруг все вскрылось. Оказывается, наш Балмасов втрескался по уши!
Седина в бороду, бес в ребро! Вот как бывает, Екатерина Сергеевна.
— А он женат?
— Конечно! Трое детей! Правда, живут они отдельно. В хорошей квартире, но отдельно.
— Но семью он не намерен был бросать?