Чистое золото
Шрифт:
Татьяна Борисовна вглядывалась в лица учеников. Глаза ребят были задумчивы. Ей показалось, что никогда еще в классе не стояла такая тишина.
— Вы знаете более близкие нам примеры дружбы. Кто назовет их? — спросила она.
— У Николая Островского были замечательные друзья!
— Фронтовая дружба! Сколько песен про нее поют!
— «Молодая гвардия», — негромко сказал Толя Соколов.
— Я именно думала о «Молодой гвардии», — отозвалась Новикова. — Нелегкой была жизнь Пушкина и Пущина, оба узнали царскую немилость, ссылку… Тяжело приходилось Герцену и Огареву, оторванным от родины.
Татьяна Борисовна помолчала. Молчал и взволнованный класс.
— Такова сила дружбы, — сказала учительница. Она подняла голову, словно прислушиваясь к звучащим со всех сторон голосам друзей. — Дружбы, которая вырастает из общности идей, веры в свой народ, готовности вместе бороться за него.
Раздался звонок, но никто не шевельнулся.
— Эта беседа не входит в нашу программу. Я невольно заговорила об этом. Коля Белов немного поверхностно и равнодушно рассказал о друзьях Пушкина, и мне показалось это обидным. Но вы скоро кончите школу, — улыбнулась Новикова, — и вам не мешает подумать, чем может стать для человека дружба, завязавшаяся на школьной скамье…
Она быстро вышла из класса и в шуме большой перемены не расслышала, как аплодируют ей выпускники.
— Молодец она! Молодец! — повторял Толя Соколов.
— Не хуже Надежды Георгиевны говорила! — удивлялась Женя.
— Сегодня она и мне понравилась, — сказала Тоня.
— Хорошо, что Белов неважно отвечал, — решила Лиза, — а то мы и не услыхали бы такой беседы.
Она задумалась на минуту и выбежала из класса, а когда начался следующий урок, положила перед Тоней записку:
«Обещала Марье Заморозовой больше никогда не дразнить ее».
В этот день школа рано опустела. Кружки не работали.
Сабурова и Татьяна Борисовна одни остались в учительской. Обе они молча занимались своими делами, и только когда в дверь просунулась голова Мухамет-Нура, Новикова вспомнила об утреннем происшествии.
— Разрешите обратиться, товарищ директор?
— Пожалуйста, Мухамет!
— Позвольте дрова раскидать.
— Раскидать дрова? Что вам пришло в голову? Зачем?
— Братишка… — начал Мухамет.
Но Сабурова уже встала и, взяв свой большой платок, направилась к двери.
— Как вам не стыдно! Значит, мальчик до сих пор там сидит? Идемте, я сама попытаюсь его уговорить.
Татьяна Борисовна принесла Сабуровой шубу и тоже оделась. Вышли во двор. Он казался особенно просторным, когда не было ребят. Со стороны поленницы доносился тихий плач на одной унылой ноте. Лицо Мухамета сделалось совсем жалким.
— Плачет… Вы сказали «как не стыдно», товарищ директор, а что делать? Упрямый… «Иок» говорит, и всё!
Из флигеля, где помещался «живой уголок», вылетела маленькая фигурка в большой шапке. Бегущий опрометью бросился к поленнице. Взрослых он не заметил.
— Кто там? — спросила Сабурова.
— Этот Степа Моргунов, — с неудовольствием ответил Мухамет. — Он всегда так… Кончил урок — иди домой, а он в «живой уголок» бежит. Теперь пугать будет мальчишку, совсем неладно сделает.
Мухамет хотел было устремиться за Степой, но Сабурова удержала его:
— Постойте… Может быть, они вдвоем лучше договорятся.
Она приложила палец к губам и поманила за собой Новикову и Мухамета.
Все трое, неслышно ступая, приблизились к поленнице и стали сбоку, так что мальчики не могли их видеть.
Плач прекратился, ребята разговаривали.
— Слушай, брось дурака валять, — солидно говорил Степа. — Вылезай… Не стоит твоего брата расстраивать. Он хороший парень. Надоедливый немножко, но вполне свой. У меня с ним, конечно, старые счеты…
— Вот шайтан! — прошептал Мухамет.
— Ну, вылезешь?
— Иок!
— Что ты все заладил «иок» да «иок»! По-русски говорить не умеешь?
— Зачем не умею! — рассердился Митхат. — Это ты, наверно, по-татарски не умеешь…
— Я? Нет, брат, я татарских и хакасских слов сколько хочешь знаю. А что я тебе принес! Видал такого зверя?
Степа запустил за пазуху руку и вытащил белую мышку. Она забегала по его руке, смешно принюхиваясь и шевеля розовым носом.
— Белый мышь!.. — взвизгнул Митхат. — Дай мне!
— Хитер! Вылезай — дам. И еще покажу сколько хочешь. И белую крыску покажу и орла!
— Где?
— Вон там. — Степа кивнул на флигель. — Там наши звери живут. Пойдешь со мной?
— Иок!
— Боишься? А там сейчас никого и нет! Я один да дежурная нянечка. Я когда хочешь могу приходить. Меня Петр Петрович и Мухамет-Нур хоть ночью пустят. Они даже ключи хотели мне отдать, да я не взял. Еще потеряешь!.. Ну? Пойдем, пока никого нет. Там тепло, а ты вон весь посинел… Не пойдешь — уйду, и сиди тут до утра. Брат твой больше за тобой не придет.
— Зачем не придет? — тревожно спросил Митхат.
— Обиделся. Чертенка, говорит, какого-то мне привезли. Я, говорит, думал, что он приличный парень, вроде Степы Моргунова (это я, значит), а он (ты, значит) просто бешеный тип.
— Ты сам тип, — очень отчетливо, тоненьким голоском сказал Митхат.
— Ну, как хочешь! Значит, не идешь? Тогда спокойной ночи! Клади полешко под голову и спи. Я пошел.
— Постой! Я иду. Если наврал — получишь!
— Ладно, я сам драться умею. Вылазь! Как ты вылезешь-то? А-а! Тут снизу пошире!.. Как же я не заметил?.. — искренне огорчился Степа. — Ну, спасибо, что показал. Пошли! Давай Руку.
Мальчики, взявшись за руки, убежали.
Смотри! — повторял Мухамет. — Родной брат звал — не пошел, а этот Степа не успел рот раскрыть — пожалуйста, айда! Я ключи ему давал! А?
— Ему лет восемь, Митхату? — спросила Сабурова. — Сколько времени он вас не видел?
— Четыре года.
— Ну, неудивительно, что отвык. Да прикрикнули на него сразу, наверно, вот и заупрямился. Идемте теперь к другому крыльцу, подождем, пока они выйдут.
Все трое подошли ко второму выходу из юннатского домика.