Чистое золото
Шрифт:
Как-то раз Татьяна Борисовна рано вернулась из школы. Было душно не по — весеннему. И люди и земля ждали дождя. У Новиковой болела голова, она решила отдохнуть немного и, едва коснувшись щекой прохладной наволочки, словно упала в сон.
Проснулась она только под вечер, с ощущением такого радостного, большого покоя, что, не разжимая век, блаженно улыбнулась.
«Чему это я?» — тотчас спросила она себя и открыла глаза.
Бревенчатые стены светились от наклонных лучей солнца, точно облитые прозрачным медом. Белая занавеска шевелилась от
Да, хорошо было кругом, но в ее-то жизни не произошло никакой перемены. Почему же она, просыпаясь, улыбалась, как в детстве? Верно, приснилось что-то хорошее…
Татьяна Борисовна постаралась вспомнить сон. На мгновенье мелькнули перед ней какие-то теплые, родные образы и растаяли, прежде чем она сумела задержать их в сознании.
«Нет, не вспомнить…»
Она вздохнула. Глаза, ставшие после сна мягкими и влажными, приняли обычное выражение.
За окном затараторил детский голос. Она прислушалась: как будто Степа Моргунов, этот смешной второклассник который при встречах почему-то так поспешно здоровается и внимательно смотрит на нее.
Мальчик с живостью рассказывал какую-то историю, и слова его в предвечерней тишине были ясно слышны:
— Пулеметы как застрекочут: та-та-та… та-та-та… Куда теперь деваться? Я лег на землю — лежу. Вижу — недалеко от меня конь стоит. Уши навострил, боится… Я и пополз к нему. Вскочил — и в горы. Лечу, аж ветер свистит. Гляжу — навстречу из тайги женщина выезжает. Саблей машет, кричит мне: «Сюда, сюда!»
— Кто это был? — спросил тоненький голосок.
«Митхат!» — узнала Новикова и в ту же МИНУТУ пораженная, услышала свое имя.
— Татьяна Борисовна, вот кто! — важно ответил рассказчик. — Подскакал я к ней. Она говорит: «Здесь в кустах у меня пулемет. Дай им жизни». — «Сейчас, — говорю. — Я сначала из верного своего автомата их угощу». Как начал садить!.. А тут Александр Матвеевич со своим отрядом!
Новикова, давясь от смеха, выглянула в окно. Степа Моргунов, стоя под березой, прицеливался в невидимого врага. Митхат сидел на толстой нижней ветке дерева. Увидев ее, он спрыгнул и оправил рубашку.
— Это где же мы с тобой, Степа, так геройствовали? — спросила учительница.
Степа сконфузился.
— Это. просто так. Я придумал… будто со мной было… Вроде как я на войне… — пробормотал он.
— А я? Тоже на войне?
— Ага. Ребята считают, что у вас лицо отважное… — отвечал Степа, глядя на кустик травы, который он старался выковырять из земли носком сапога.
— Ну, и что же? Спаслись мы или нет, по-твоему?
— Да я не знаю еще. А по-вашему как? — осмелел Степа.
— По-моему? Конечно, спаслись… Ушли в горы к другим партизанам… Ведь мы с тобой партизаны да?
— Ну да.
Степа помолчал и, застенчиво помявшись, попросил:
— Расскажите, Татьяна Борисовна…
— Что рассказать? — не поняла Новикова.
— Как мы с партизанами встретились.
«Ну, полно фантазировать, ребята», — хотела сказать учительница. Но мальчики доверчиво и серьезно смотрели на нее. Широко раскрытые голубые с лукавинкой и темные пугливые глаза требовали рассказа. Как тут было устоять?
— Помчались мы вперед… — начала Новикова.
Степа придвинулся ближе к окну и шепнул Митхату.
— Ну, иди сюда! Не дичай!
С этого началось. Когда мальчики пришли на следующий пень, она удивилась, на третий — обрадовалась, а потом каждый вечер, услышав под окном возню и шушуканье, поднимала занавеску и говорила:
— Вы уже здесь, ребята? Ну, как дела?
Если мальчики запаздывали, она бралась за книгу и сидела сдвинув брови, решая про себя: «Вот и хорошо, что не пришли. По крайней мере, поработаю лишний час».
Но малейший шорох за окном заставлял ее настораживаться, а услышав детские голоса, она с облегчением откладывала Степа с его простодушием, смелостью и безудержной фантазией нравился ей, а к Митхату она скоро стала относиться с нежностью, которую боялась проявлять слишком открыто.
Она с тревожным вниманием следила за ним, когда он задумывался и, охватив худыми руками коленки, мурлыкал простенькую, как трава, песенку:
Айда, кызым, урманга-а, Курай зиляк зиярга-а [9] .Ее трогало, что голос его становился тонким, если он сердился или волновался, что его смешили многие незнакомые слова и он тихо радовался, когда постигал их значение.
Много времени он проводил в «живом уголке»: помогал старшим школьникам и Мухамету, кормил зверей, и всегда с приговорами: «Кушай, я тебя прошу. Кушай, не балуйся».
9
Девушка, в лесок пойдем и малины наберем.
Однажды Митхат пришел разогорченный и, подняв на Новикову печальные узкие глаза, спросил с тоской.
— Кролик, он хичный? Скажи, Татьян Борисовна, кролик разве хичный?
— Кролик? Что ты! Он не хищный. Он же траву ест, капусту.
— Ты меня обманывал, — сказал Митхат тоненьким голоском: — хичный он. Он съел свои дети.
Оказалось, что большая серая крольчиха загрызла детенышей. Для Митхата это было серьезное горе. Маленький, грустный, он сидел под высоким деревом и повторял:
— Я не знал! Я никогда не знал, что кролик хичный!
Дружба Татьяны Борисовны с Митхатом и Степой не осталась незамеченной. Сначала Анна Прохоровна Моргунова постоянно искавшая Степу, несколько раз находила его под окошком Новиковой, потом Мухамет обнаружил вечернее убежище брата и степенно поблагодарил Татьяну Борисовну за то что она привечает мальчишку.
А Лиза сообщила Тоне:
— У Татьяны Борисовны-то каждый вечер под окном молодой человек!
Тоня сделала большие глаза: