Чистый Дор (Рассказы)
Шрифт:
– Да ты что, заболела, что ли?
– забеспокоился наконец я.
– Что с тобой?
– Заплакал бы или нет?
– Конечно, - серьёзно ответил я.
– А мне кажется, никто бы не заплакал.
– Вся деревня ревела бы. Тебя все любят.
– За что меня любить? Что я такого сделала?
– Ну, не знаю... а только все любят.
– За что?
– Откуда я знаю, за что. За то, что ты - хороший человек.
– Ничего хорошего. А вот тебя любят, это правда. Если
– А если б мы оба вдруг умерли, представляешь, какой бы рёв стоял? сказал я.
Нюрка засмеялась.
– Это правда, - сказала она.
– Рёв был бы жуткий.
– Давай уж поживём ещё немного, а?
– предложил я.
– А то деревню жалко.
Нюрка снова улыбнулась, глотнула воды, прикрыла глаза.
– Открывай, открывай глаза, - сказал я, - пожалей деревню.
– Так вкусней, - сказала Нюрка.
– Чего вкусней?
– не понял я.
– С закрытыми глазами вкусней. С открытыми всю воду выпьешь - и ничего не заметишь. А так - куда вкусней. Да ты сам попробуй.
Я взял у Нюрки кружку, зажмурился и глотнул.
Вода в ручье была студёной, от неё сразу заныли зубы. Я хотел уж открыть глаза, но Нюрка сказала:
– Погоди, не торопись. Глотни ещё.
Сладкой подводной травой и ольховым корнем, осенним ветром и рассыпчатым песком пахла вода из ручья. Я почувствовал в ней голос лесных озёр и болот, долгих дождей и летних гроз.
Я вспомнил, как этой весной здесь в ручье нерестились язи, как неподвижно стояла на берегу горбатая цапля и кричала по-кошачьи иволга.
Я глотнул ещё раз и почувствовал запах совсем уже близкой зимы времени, когда вода закрывает глаза.
КЛЕЁНКА
Осенью, в конце октября, к нам в магазин привезли клеёнку.
Продавец Пётр Максимыч как получил товар, сразу запер магазин, и в щели между ставен не было видно, чего он делает.
– Клеёнку, наверное, меряет, - толковал дядя Зуй, усевшись на ступеньке.
– Он вначале её всю перемеряет, сколько в ней метров-сантиметров, а потом продавать станет... Постой, ты куда, Мирониха, лезешь? Я первый стою.
– Кто первый?
– возмутилась Мирониха, подлезая к самой двери.
– Это ты-то первый? А я три часа у магазина стою, все ножки обтоптала! Он первый! Слезай отсюда!
– Чего?
– не сдавался дядя Зуй.
– Чего ты сказала? Повтори!
– Видали первого?
– повторяла Мирониха.
– А ну слезай отсюда, первый!
– Ну ладно, пускай я второй! Пускай второй, согласен.
– Что ты, батюшка, - сказала тётка Ксеня, - за Миронихой я стою.
– Эх, да что же вы, - огорчился дядя Зуй, - пустите хоть третьим!
Но и третьим его не пускали, пришлось становиться последним, за Колькой
– Слышь, Колька Дрождев, - спрашивал дядя Зуй, - не видал, какая клеёнка? Чего на ней нарисовано: ягодки или цветочки?
– Может, и ягодки, - задумчиво сказал Колька Дрождев, механизатор, - а я не видал.
– Хорошо бы ягодки. Верно, Коля?
– Это смотря какие ягодки, - мрачно сказал Колька Дрождев, - если чернички или бруснички - это бы хорошо. А то нарисуют волчию - вот будет ягодка!
– Надо бы с цветочками, - сказала тётка Ксеня, - чтоб на столе красота была.
Тут все женщины, что стояли на крыльце, стали вздыхать, желая, чтоб клеёнка была с цветочками.
– А то бывают клеёнки с грибами, - снова мрачно сказал Колька Дрождев, - да ещё какой гриб нарисуют. Рыжик или опёнок - это бы хорошо, а то нарисуют валуев - смотреть противно.
– Я и с валуями возьму, - сказала Мирониха, - на стол стелить нечего.
Наконец дверь магазина загрохотала изнутри - это продавец Пётр Максимыч откладывал внутренние засовы.
А в магазине было темновато и холодно. У входа стояла бочка, серебрящаяся изнутри селёдками. Над нею, как чёрные чугунные калачи, свисали с потолка висячие замки. За прилавком на верхних полках пасмурно блистали банки с заграничными компотами, а на нижних, рядком, стояли другие банки, полулитровые, наполненные разноцветными конфетами. При тусклом свете ириски, подушечки и леденцы сияли за стеклом таинственно, как самоцветы.
В магазине пахло клеёнкой. Запах селёдки, макарон и постного масла был начисто заглушён. Пахло теперь сухим клеем и свежей краской.
Сама клеёнка лежала посреди прилавка, и, хоть свёрнута была в рулон, верхний край всё равно был открыт взглядам и горел ясно, будто кусок неба, увиденный со дна колодца.
– Ох, какая!
– сказала тётка Ксеня.
– Поднебесного цвета!
А другие женщины примолкли и только толпились у прилавка, глядя на клеёнку. Дядя Зуй дошёл до бочки с селёдками да и остановился, будто боялся подойти к клеёнке.
– Слепит!
– сказал он издали.
– Слышь, Колька Дрождев, глаза ослепляет! Веришь или нет?
И дядя Зуй нарочно зажмурился и стал смотреть на клеёнку в узкую щёлочку между век.
– Кажись, васильки нарисованы, - хрипло сказал Колька Дрождев, - хоть и сорная трава, но голубая.
Да, на клеёнке были нарисованы васильки, те самые, что растут повсюду на поле, только покрупнее и, кажется, даже ярче, чем настоящие. А фон под ними был подложен белоснежный.
– Поднебесная, поднебесная, - заговорили женщины, - какая красавица! Надо покупать!
– Ну, Максимыч, - сказала Мирониха, - отрезай пять метров.