Читая Тэффи
Шрифт:
Утаила от родных сочиненную по случаю юбилея гимназии торжественную оду которая заканчивалась словами: «И пусть грядущим поколеньям, как нам, сияет правды свет, здесь, в этом храме просвещенья еще на много, много лет!» Прочли бы, со свету сжили.
Написала как-то смешливую «Песнь Маргариты». Набралась храбрости, понесла в редакцию сатирического журнала «Осколки», в которых печатался Чехов. Редактор Лейкин, старый, хворый, глянул мимоходом:
– Ответ прочтете в «Почтовом ящике». До свидания.
Прочла через месяц»:
Сафо, ничего себе!..
Деловые интересы отца вынуждают их переехать в Москву. Незнакомый город, новая гимназия, отсутствие друзей. Спасение от одиночества – книги. Она запоем читает: Тургенев, Гоголь, Достоевский. На первом месте Толстой. В младших классах перечитала несколько раз «Детство» и «Отрочество», сейчас открыла для себя «Войну и мир». Удивительное чувство: словно входишь в дом, где все знакомо, близко, все люди свои, родные.
Она влюблена в князя Андрея Болконского, а Наташу Ростову люто ненавидит. Как она могла ему изменить, такому необыкновенному!
– Знаешь, – делится мыслями с Машей, – Толстой, по-моему, неправильно про нее написал. Не могла она никому нравиться. Посуди сама. Коса у нее была негустая, недлинная, губы распухшие. Жениться на ней князь Андрей собирался из одной только жалости…
Поздний час, дом затих. Лежа в постели она перечитывает при свете ночника невыносимые, рвущие душу страницы романа. Перед глазами Бородинская битва, князь Андрей ходит по полю прислушиваясь к шуму снарядов и считая шаги. Почему он не кинулся на землю когда рядом разорвалось ядро? Ведь адъютант ему крикнул: «Ложись!». Думал о том, что не хочет быть убитым и одновременно, что на него смотрят солдаты. Стыдился…
Как он умирал, невозможно читать! Мгновенье ей кажется: Толстой придумал это нарочно, стоит перелистнуть страницу, и все окажется не так, врачи его спасут. «Надо было умереть не ему, а мерзкому Анатолю Курагину?» – думает в слезах.
Поцеловала книгу, закрыла, положила на тумбочку.
Утром, растрепанная, с опухшим лицом, пошла к сестре
– Маша, – сказала, – я решила ехать к Толстому. Просить, чтобы он спас князя Андрея. Пусть даже женит его на Наташе, лишь бы не умирал.
– Не сходи с ума…
Не слушая она побежала к двери. Отыскала в салоне Людмилу, спросила, может ли автор изменить что-либо, если книга уже издана?
– Может, барышня. Авторы иногда для нового издания делают исправления.
«Решено,
Катька сказала, что к Толстому ехать надо непременно с его карточкой и просить подписать, иначе он и разговаривать не станет.
– Оденься скромнее, он расфуфыренным отказывает.
Карточку, где он снят верхом на лошади, она купила за алтын в ближайшей книжной лавке. Одела гимназическую форму, косу повязала синим бантом. Постояла у зеркала: скромная, хорошенькая.
Улизнуть было несложно, из провинции приехали родственники, в доме шум, суета. Она уговорила сопровождать ее старую няньку, матери сказала, что идет к подруге за уроками.
В Хамовники, где жил в это время Толстой, добирались в нанятой скрипучей коляске с жесткими сиденьями, ближе к усадьбе путь перегородила стража.
– Пеши идите, тут недалеко, – посоветовал извозчик.
В очереди у ворот они простояли больше двух часов, посетителей впускали небольшими группами, нянька сопрела на жаре, ахала и охала. Она мысленно произносила слова, которые собиралась ему сказать. Подмышками было мокро, чесалось.
«Опозорюсь, – стучало в мыслях, – уйти пока не поздно!»
– Пожалуйте, барышня, – приоткрыл дверь дежурный.
Поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж, миновали веранду, вошли в переднюю. Мимо прошла весело что-то напевая молодая дама, за ней усатый господин в чесучовой паре.
– Как вас величать? – негромкий голос.
Господи, он! Возник точно из-за стены Маленький, исхудалый, с белой бородой по пояс, совсем не похожий на свои портреты.
– Надя… Надежда.
– У вас ко мне какой-то вопрос?
Он смотрел выжидающе.
Все разом вылетело из головы: князь Болконский, Наташа, придуманные слова…
– Вот, – протянула фотографию, – просили подписать.
Он взял из рук фотографию, ушел в соседнюю комнату, вернулся через пару минут, протянул снимок.
Она сделала реверанс.
– А вам, старушка, что? – покосился он на няньку.
– Ничего, я с барышней.
В приемную входили какие-то нарядно одетые люди с букетами цветов и коробками перевязанными цветными лентами.
– Идем, – потянула она няньку за руку.
Прощай, июнь!
Всю весну она проболела, на каникулы бонна повезла ее отдохнуть и подлечиться в имение тетки Софьи Александровны под Житомиром. Приехали на Варшавский вокзал за полчаса до отправления, отбили телеграмму, носильщик внес в купе вещи, она стояла в коридоре у окна, махала платочком стоявшей под зонтиком матушке и беззвучно ревевшей с перекошенным от горя личиком Леночке в соломенной шляпке.
Двое с половиной суток утомительного пути. Стоянки на станциях, смены паровоза. Жевала без аппетита в вагон-ресторане жареные немецкие сосиски (от первого отказалась), пила ледяную сельтерскую.