Читайте старые книги. Книга 1.
Шрифт:
Видя, что Цинна глубоко потрясен услышанным и молчит, но на этот раз не потому, что таков был уговор между ними, но потому, что его мучит совесть, Август добавил: ”Что же толкает тебя на это? Или, быть может, ты сам метишь в императоры? Воистину плачевны дела в государстве, если только я один стою на твоем пути к императорской власти. Ведь ты не в состоянии даже защитить своих близких и совсем недавно проиграл тяжбу из-за вмешательства какого-то вольноотпущенника. Или, быть может, у тебя не хватает ни возможностей, ни сил ни на что иное, кроме посягательства на жизнь цезаря? Я готов уступить и отойти в сторону, если только кроме меня нет никого, кто препятствует твоим надеждам. Неужели ты думаешь, что Фабий, сторонники Коссов или Сервилиев потерпят тебя? Что примирится с тобой многолюдная толпа знатных, — знатных не только по имени, но делающих своими добродетелями честь своей знатности?” И после многого в этом же роде (ибо он говорил более двух часов) Август сказал ему: ”Ну так вот что: я дарую тебе жизнь, Цинна, тебе, изменнику и убийце, как некогда уже даровал ее, когда ты был просто моим врагом; но отныне между нами должна быть дружба. Посмотрим, кто из нас двоих окажется прямодушнее, я ли, подаривший тебе жизнь, или ты, получивший ее из моих рук?” (Опыты, I, XXIV; рассказ Монтеня, в свою очередь, дословно повторяет Сенеку).
КОРНЕЛЬ:
Август.
Сюда,Цинна.
Я повинуюсь.Август.
Но условия такого Держись — тогда и сам свое сдержу я слово. Воспитан, Цинна, был ты средь врагов моих, И мой отец, и я зло видели от них. Средь чуждых мне людей ты получил рожденье, Ты, перейдя ко мне позднее в подчиненье, Их ненависть посмел в душе своей сберечь И на меня теперь свой обращаешь меч. Еще с рождения врагом ты мне считался, Потом, узнав меня, ты все же им остался. И злоба у тебя в крови; в душе своей Ты держишь сторону враждебных мне людей. И с ними ненависть ко мне питаешь злую. Но я, любя тебя, мщу, жизнь тебе даруя. Я сделал пленником тебя, дружа с тобой, И в милостях моих стал двор тебе тюрьмой. Сперва я возвратил тебе твои именья, Потом Антония дал земли во владенье. Ты помнишь, я всегда с тобою ласков был, Благоволение и почести дарил. Блага, которые тебе так милы были, Ты тотчас получал, не ведая усилий. Ты стал знатнее тех, кто при дворе моем Заслугами бы мог гордиться и родством, Кто мне могущество купил своею кровью, Кто охранял меня столь преданной любовью. Я так был добр к тебе, что победитель мог Завидовать тому, кто побежденным лег, Когда же небом был лишен я Мецената И горе пережил, томившее когда-то, Его высокий сан тебе я передал, Чтоб ты советником моим первейшим стал. Еще не так давно, душой изнемогая, От власти Цезаря уйти навек желая, С Максимом и с тобой советовался я, И только за тобой пошла душа моя. На брак с Эмилией я дал тебе согласье, Чтоб все здесь твоему завидовали счастью. Я так тебя взыскал, что, отличен во всем, Ты б меньше счастлив был, когда бы стал царем. Ты знаешь это сам; такую честь и славу Столь скоро позабыть ты не имел бы права. Так как же можешь ты, все в памяти храня, Стать заговорщиком, чтобы убить меня?Цинна.
Как, государь! Чтоб я бесчестное желанье Таил в душе…Август.
Но ты не держишь обещанья. Молчи! Ведь я не все успел тебе сказать. Я кончу — и тогда пытайся отрицать. Теперь же мне внимай, не прерывая боле: Ты смерть готовил мне у входа в Капитолий, При приношенье жертв хотел своей рукой Над чашей нанести удар мне роковой, И часть твоих друзей мне б выход заслонила, Другая бы тебе помочь успела силой. Как видишь, обо всем я извещен сполна. Ты хочешь, чтоб убийц назвал я имена? То Прокул, Глабирьон, Виргиниан, Рутилий, Помпоний, Плавт, Ленас, Альбин, Марцелл, Ицилий, Максим, которого я другом мог считать, А прочих, право же, не стоит называть. Вот кучка тех людей, погрязших в преступленье, Которым тяжело законов проявленье, Которые, тая бесчестность дел своих, Законов не любя, стремились свергнуть их. Вот ты теперь молчишь, но вызвано молчанье Смущеньем у тебя, в нем нету послушанья. Чего же ты хотел, о чем же ты мечтал, Когда б, поверженный, у ног твоих я пал? Свободу дать стране от слишком тяжкой власти? Коль мысли я твои понять мог хоть отчасти, Спасение ее зависит от того, Кто крепко держит жезл правленья своего. А если замышлял ты родины спасенье, Зачем мешал ты мне дать ей освобожденье! Из рук моих ты б мог свободу эту взять — И было б незачем к убийству прибегать. Так в чем же цель твоя? Сменить меня? Народу Опасную тогда приносишь ты свободу. И странно, что, в душе стремленье к ней храня, Одно препятствие находишь ты — меня! Коль тяжкой родину я награждал судьбою, То легче ль будет ей, забыв меня, с тобою? Когда я буду мертв, ужель, чтоб Рим спасти, Власть к одному тебе достойна перейти? Подумай: вправе ль ты довериться расчетам? Ты в Риме так любим, ты(Цинна, д. V, явл. 1 и 3; перевод Вс. Рождественского) Замечу, что другой знаменитый монолог Августа {297} , о котором я не упомянул в основном тексте, также восходит к Монтеню. Прочие плагиаты Корнеля указаны в «Замечаниях по поводу „Сида”» {298} Жоржа де Скюдери.
Примечание Б (к с. 86)
МОНТЕНЬ:
А я хочу показать вам, насколько вера, которую я считаю своей, незлобивее той, которой придерживаетесь вы. Ваша подала вам совет убить меня, даже не выслушав, хотя я ничем не обидел вас; моя же требует, чтобы я даровал вам прощение, хотя вы полностью изобличены в том, что готовились злодейски прикончить меня, не имея к этому ни малейших оснований (Опыты, I, XXIV).
ВОЛЬТЕР:
Знай: боги разные призвали нас к служенью. Твои велят тебе предаться злому мщенью, А мой — хотя меня ты замышлял убить — Велит тебя жалеть и все тебе простить.(Альзира, д. IV, явл. I)
Примечание В (к с. 86)
МОНТЕНЬ:
Я легко могу представить себе Сократа на месте Александра, но Александра на месте Сократа я себе представить не могу. (Опыты, III, II).
РУССО:
Ты, кто отваги полн военной, А добродетели лишен, Представь, что смог Сократ смиренный Занять убийцы Клита трон, — То был бы царь благочестивый, Любимый всеми, справедливый, Вовек достойный алтарей. А покорителя Евфрата На месте бедняка Сократа Сочли бы худшим из людей.Примечание Г (к с. 86)
КАССЕНЬ:
Пою воителя, что взял бразды правленья По праву доблести и большего именья.ВОЛЬТЕР:
Пою воителя, что взял бразды правленья По праву доблести и знатного рожденья.Примечание Д (к с. 87)
НЕРЕЙ:
— Не страшно ль вам? Лигист вас слышит, может статься… — Лишь Бога я страшусь; не мне людей бояться. . . . . . — Покинем ли детей в годину бедствий злых? — Бог нам их даровал, Бог сохранит нам их. — Но без защиты их оставить невозможно. — Кому отец — Господь, тот защищен надежно. Не даст и воронам Всевышний умереть, И малым птицам он приготовляет снедь, Питает он зверей в лесах, горах и долах. Его щедротой все живет.Замечу, что Расин в соответствии с требованиями своего времени заменил viande (снедь) на p^ature (корм, пропитание), а Вольтер, цитируя ”Лигу”, также счел необходимым исключить слово viande. Меж тем во времена Нерея это слово было весьма употребительным, ибо в нем различали корень vie (жизнь); к тому же, когда речь идет о птицах, оно уместнее, чем слово p^ature, которое обозначает пищу четвероногих. Такое пренебрежение драгоценными этимологическими преданиями сродни ханжеству. Если язык развивается, это не значит, что следует уничтожать все его памятники.
Что касается Нерея, то это не единственный случай, когда он подсказал Расину нужные слова. Сочиняя сон Гофолии {299} , подобного которому нет ни у одного древнего автора, великий драматург, несомненно, держал в памяти сон тирана из поэмы Нерея. Нерей говорит о привидении:
… Его увидел я: но был неузнаваем Тот муж, чей прежний вид — и величав, и строг — Почтенье и боязнь внушить любому мог. Ужасный лик его был омрачен печалью… … Истлевшим саваном покрыты плечи были… … Нагие кости он Протягивал ко мне… … Хотя он предо мной молчание хранил, Мне сердце в тот же миг тяжелый страх сдавил, И пронизал мороз коснеющее тело: Я чувствовал, как кровь во мне оледенела. Сон отлетал… Разжать я силился уста, Но их тяжелая сковала немота, И тщетно простирал я руки пред собою, В объятья заключив лишь облако густое.