Читающий по телам

1206 год. Династия Сун

Восточный Китай

Округ Фуцзянь

Уезд Цзяньян, сельская местность

Шан не знал, что умирает — пока не ощутил металлический привкус крови, хлынувшей из горла. Он собирался еще что-то пробормотать, дрожащие руки пытались зажать рану, но вот глаза его выпучились, а ноги подогнулись, точно у оставшейся без хозяина марионетки. Шан хотел произнести имя своего убийцы, но тот успел заткнуть ему рот какой-то тряпкой.

В последние мгновения жизни, стоя на коленях посреди ила, Шан чувствовал сырость дождя и запах влажной почвы, сопровождавший

его с самого детства. А еще спустя мгновение Шан в залитой кровью рубахе рухнул в илистую грязь, и та приняла его душу.

В то утро Цы поднялся пораньше, чтобы избежать встречи со своим братцем Лу. Глаза еще слипались, но рисовое поле уже проснулось — и так было каждое утро.

Он переступил на земляной пол и скатал свою циновку, принюхиваясь к чайному аромату, которым, заварив к завтраку чай, наполнила дом матушка. Войдя в большую комнату, Цы приветствовал мать поклоном, она поклонилась в ответ, пряча улыбку — которую сын заметил и возвратил матери. Он обожал мать, почти так же, как и младшую сестренку по имени Третья. Две другие сестры, Первая и Вторая, умерли еще в младенчестве от болезни, терзавшей всю их семью. И Третья, хотя тоже болела, выжила единственная из девочек.

Прежде чем положить в рот первый кусок, Цы подошел к небольшому алтарю у окна, поставленному в память о дедушке. Потом отворил окно и вдохнул полной грудью. Первые лучи солнца робко пробивались сквозь наползающие тучи. Порыв свежего ветра всколыхнул хризантемы в кувшине для подаяния и погнал по комнате аромат курений. Цы закрыл глаза, чтобы произнести молитву, но в голову ему пришла только одна мысль:

«Духи небес, позвольте нам вернуться в Линьань».

Цы вспомнил времена, когда дедушка с бабушкой еще были живы. Тогда эта деревушка была для него как небеса, а братец Лу был герой, и ему стремился подражать любой мальчишка. Лу походил на великого воина из историй, что рассказывал отец, всегда был готов прийти на помощь, если другие ребята хотели отобрать у Цы вкусную еду, или обратить в бегство бесстыдников, осмелившихся заигрывать с их сестрами. Лу научил младшего брата драться — и руками, и ногами, так что обидчики пускались наутек, — и водил его на реку. Там они шлепали по воде возле лодок и ловили форелей да карпов и потом приносили их домой, раздуваясь от гордости. А еще Лу научил его подглядывать за соседками. Однако с возрастом Лу превратился в тщеславца. Когда ему сравнялось пятнадцать, неустрашимость его переросла в бесконечное бахвальство, и он просто презирал любые навыки и умения, кроме тех, что давали победу в драке. Лу принялся охотиться на кошек, чтобы покрасоваться перед девчонками, напивался рисовой водкой, которую воровал с кухонь, и гордился тем, что сильнее большинства своих дружков. И был он настолько самодоволен, что даже насмешки девушек принимал за похвалы, не сознавая, что на самом деле соседки его чураются. Если раньше Лу был для брата кумиром, то теперь это отношение постепенно сменилось безразличием.

И все-таки Лу не попадал в серьезные передряги — подумаешь, придет с подбитым в драке глазом или продует ставку, когда общинного буйвола выставили на водяные бега. А когда отец объявил о своем намерении перебраться в столицу, Линьань, Лу наотрез отказался уезжать. Парню уже исполнилось восемнадцать лет, он чувствовал себя счастливым в деревне и думать не думал о переезде. Лу заявил, что здесь у него есть все, что ему потребно: рисовое поле, компания шалопаев и две-три проститутки по соседству, которые с ним любезничают. Даже когда отец пригрозил, что от него отречется, Лу это не обескуражило. В тот год они расстались. Лу остался жить в деревне, а вся семья переехала в столицу в поисках лучшего будущего.

Поначалу в Линьане Цы пришлось нелегко. Он подымался на рассвете, чтобы присмотреть за больной сестрой, готовил ей завтрак и оставался с Третьей, пока с рынка не возвращалась матушка. Потом, подкрепившись чашкой риса, бежал в школу и до полудня учился, а в полдень спешил на скотобойню, куда устроился его отец — чтобы ради мешочка потрохов, подобранных с полу, работать не покладая рук до самого вечера. А уж ночью, прибравшись на кухне и вместе с семьей помолившись предкам, он, пока не валился на циновку от усталости, изучал конфуцианские трактаты — их, если хочешь выбиться в люди,

надлежало знать наизусть. И так продолжалось из месяца в месяц, пока наконец-то отцу не удалось заполучить место счетовода в линьаньской управе под началом судьи Фэна — одного из мудрейших должностных лиц столицы, знаменитого своей проницательностью в раскрытии самых страшных преступлений.

С этого дня дела пошли на лад. Семейные доходы возросли, и Цы смог наконец покинуть бойню и целиком посвятить себя учению. Проведя три года в старшей школе, он, благодаря отличным оценкам, удостоился разрешения помогать отцу в конторе Фэна. Поначалу Цы поручали простую бумажную работу, однако вскоре его прилежание и аккуратность привлекли внимание судьи; Фэн разглядел в этом шестнадцатилетнем подростке ученика, которого, возможно, удастся воспитать по своему образу и подобию. И Цы его не подвел. В течение нескольких месяцев он от заполнения рутинных бумаг перешел к сбору свидетельских показаний, стал присутствовать на допросах подозреваемых, помогал омывать и подготавливать к осмотрам трупы, которые надлежало обследовать Фэну. И вот понемногу твердая рука и усердие Цы сделали его незаменимым помощником судьи, без колебаний поручавшего молодому работнику все более ответственные дела. В конце концов юноша стал участвовать в расследовании преступлений и в судебных заседаниях — эти занятия помогали Цы постигнуть сокровенные тайны сыскного дела и одновременно с этим приобрести начальное понятие об анатомии. На втором году учебы в университете Цы, с одобрения Фэна, выбрал для себя курс медицины. Судья Фэн любил повторять, что доказательства преступления очень часто сокрыты в ранах на теле и, чтобы их отыскать, потребно умение разбираться в ранах — умение не судьи, но хирурга.

Такая жизнь продолжалась до тех пор, пока не умер дедушка. Отец, соблюдая обычай, на время траура должен был отказаться от поста счетовода и от жилища, причитавшегося ему по должности, — и семья лишилась и заработка, и крова. А потому, к великому огорчению Цы, всем пришлось вернуться в деревню.

Брат Лу за это время совершенно переменился. Он жил в доме, который сподобился построить собственными руками, он прикупил себе земли и нанял работников из односельчан. Обстоятельства вынудили отца постучать к нему в дверь — и Лу сначала заставил отца просить прощения, только потом впустил в дом. Он выделил родне маленькую комнатку, вместо того чтобы уступить свою. К Цы брат отнесся со всегдашним безразличием, но, когда заметил, что Цы больше не бегает за ним по пятам, как собачонка, что кроме книг его ничто не интересует, он принялся вымещать на младшем брате всю свою злость. Он заявлял, что истинное достоинство мужчины не проявляется нигде, кроме как в поле. Бумажки и учение не прибавят умнику ни риса, ни батраков. В глазах Лу младший брат был всего-навсего двадцатилетним недотепой, которого теперь приходится кормить. Так, после возвращения жизнь Цы обратилась в бесконечную череду оскорблений, и в конце концов он возненавидел и эту деревню, и эту жизнь.

Порыв свежего ветра вернул Цы к реальности.

Сделав шаг назад, ученик судьи столкнулся с Лу — тот сидел рядом с матушкой и громко прихлебывал чай. Увидев брата, Лу сплюнул на пол и оттолкнул от себя чашку. Затем, не дожидаясь, пока проснется батюшка, он подхватил свой узелок и выскочил из комнаты, не произнеся ни слова.

— Ему бы не помешало поучиться нормам благопристойного поведения, — пробормотал Цы сквозь зубы, вытирая тряпочкой пролитый чай.

— А тебе не помешало бы научиться его почитать, ведь мы живем в его доме, — отозвалась матушка, не отрывая взгляда от огня. — «Прочный дом…»

«Да. Прочный дом — это тот, который поддерживают достойный отец, осмотрительная мать, почтительный сын и доброжелательный брат». Уж в повторении этих слов нужды не было: сам Лу каждое утро напоминал брату об их важности.

Хотя это не входило в его обязанности по дому, Цы расстелил на столе бамбуковую скатерть и принялся расставлять посуду. Третьей в последние дни стало хуже — донимала боль в груди, — и брат без лишних разговоров подменял ее в домашних делах. Он поставил мисочки для еды, проверил, чтобы их количество вышло четным, и направил носик чайника к окну — так он не будет указывать ни на кого из участников трапезы. Посреди стола Цы поместил кувшин с рисовым вином и плошки, по сторонам — рисовые котлетки. Окинул взглядом кухню, почерневшую от угольной пыли, и пошедший трещинами котел. Этот дом походил не на жилище, а скорее на старую кузницу!