Чм66 или миллион лет после затмения солнца
Шрифт:
Летом 1984-го жара в Алма-Ате стояла как в пустыне.
С середины июня папа потерял аппетит, потом и вовсе стал отказываться от еды. Затем после того, как за одну неделю он несколько раз среди ночи упал с кровати, наступила полная парализация.
Мама готовилась. Готовилась не собственно к смерти человека, с которым прожила 52 года, а к тому, как сделать так, чтобы прощание с мужем стало событием памятно достойным, с приличествующими заслугам покойного, почестями.
Она предупредила сватов, позвонила заведующему
Совмина. Будьте начеку.
Хоть речь шла об отце, я ко многому привыкший, не находил в действиях мамы ни грамма цинизма. Если все к тому идет, то почему бы и не быть готовыми.
Врачи не настаивали на госпитализации отца. Предложили мимоходом пололжить в больницу и мама ухватилась. Врачи не предупреждали об отсутствии ухода за больными, но и без того понятно, что забота об отце ложится на жену и сына.
Ходил я к отцу через день-два. Сильно пил все эти дни. Мысль о смерти папы гнал от себя и, когда Айгешат в дежурство мамы у отца сказала: "Прекращай пить… В любой момент аташка может скончаться", я, хоть и был пьяный, но ненадолго задумался.
Сильно переживал дядя Боря. На руках у него была путевка в санаторий и он не знал как поступить. Мама сказала: лети себе в
Боровое, если что случится, известим.. Кроме мамы и Айгешат ходили к отцу Авлур с Женей и Галина Васильевна. Черноголовина кормила папу с ложечки черничным киселем и говорила матушке, что ни в коем случае нельзя терять надежды..
Я написал Доктору, что успел застать последний вздох отца.
25 июля 84-го с утра я позвонил Пельменю.
– Сходим в больницу к отцу… Побрею его… Потом опохмелимся.
Пельмень остался во дворе больницы, я зашел в палату. Кричал слепой парализованный сосед. Отец лежал с открытыми, остекленевшими глазами. Показалось, что лицо покрылось пятнами. С полминуты я не соображал, что произошло. Когда до меня дошло, я побежал звать медсестру. Скончался папа где-то ночью, может и раньше, но никак не позже. Умирал один, в сопровождении криков слепого старика.
Я позвонил маме, трубку взяла Айгешат. "Отец умер".- сказал я и повесил трубку.
Пришел домой и сказал матушке, что папа умер у меня на глазах.
– Ты закрыл ему глаза? – спросила мама.
– Нет.
– Ты так спокойно сказал: "Отец умер", и я удивилась тебе. – сказала Айгешат.
Я и сам, не сильно, но удивлялся себе.
Из комиссии по похоронам позвонили маме насчет автобусов. Матушка механически, а может опасаясь, что за них надо платить, ответила:
"Автобусов не надо". Впрочем, в канун похорон она принимала соболезнования и не очень-то и соображала, что и как говорить.
Сам же я в эти дни был созерцателем.
Вдобавок ко всему с утра мамина племянница соблазнила матушку дешевыми помидорами к поминальному салату. Мама обрадовалась и послала Айгешат за томатами с грядки.
Дядя Боря и Нурлаха
Чарли ты даже телеграмму не прислал… Братья тебе не нужны, зачем тебе понадобился отец?".
Народу пришло прилично и тут выяснилось, что получилось с автобусами. Подкатил только автобус, который заказал у себя на работе младший брат Авлура Жол. Пельмень, Коля, я вышли на дорогу ловить транспорт. Никто не останавливался. Приехал Олжас Сулейменов.
Месяц назад его избрали первым секретарем Союза писателей.
До выноса тела осталось деять минут и я сказал Квазику Есентугелову:
– Ты Олжаса знаешь… Скажи ему про автобусы.
– Сейчас скажу.
Квазик подошел к Сулейменову.
Олжас недоуменно посмотрел на Квазика. За десять минут и
Сулейменов уже ничем не мог помочь.
Дядя Сейтжан, Жарылгапов говорили у могилы о папе и в это время
Женя, мать Айгешат, выступила на матушку. В смысле, какого рожна ты послала мою дочь в такой момент за помидорами? Мама оглядывалась по сторонам, понимая, что дала маху в погоне за дешевизной, и не отвечала сватье.
Жена моя подъехала за пять минут до погребения.
Все, кому полагалось знать, знали сколько и как болел отец, как знали многие подробности его жизни. Люди приходили к маме со словами утешения и чувствовалось, как они недоумевали: почему и за что
Абдрашиту так крупно не повезло, как с детьми, так и в том, что и в забвении он не получил поддержки от родных. Упреки большей частью адресовались мне. Рассудком я понимал их справедливость и не находя виновных, не находил себе места.
Недовольство собой лучше всего перемещать на посторонних. Я срывал злость на Айгешат.
– Ты написал, что о смерти человек начинает думать после сорока.
– сказал Чокин. – Это не так.
Вообще-то о смерти человек задумывается после тридцати. Написал
"после сорока" я, чтобы Чокин не подумал чего лишнего.
– Но Шафик Чокинович…
– Не так, не так… Откуда ты взял? – Чокин снисходительно улыбнулся. – О смерти человек начинает думать после семидесяти.
Чокин не имеет свободной минуты. Немудрено, что подумывать о смерти стал после семидесяти.
– Разве?
– Мысли о смерти не так уж и продуктивны…- Шафик Чокинович привалился правым боком к подлокотнику кресла. – К примеру, до своего семидесятилетия я не думал о смерти… Сейчас если и размышляю о ней, то только из необходимости.
С осени прошлого года Чокин привлек меня к работе над воспоминаниями. Книга, считай, готова. Раз в неделю у Шафика
Чокиновича появляются дополнения. Я записываю и подгоняю новый материал под уже имеющийся. Если воспоминания выйдут в следующем году, было бы замечательно. Но Чокин не торопится.