Чокнутая будущая
Шрифт:
Мямля.
Антон поднял карандаш и протянул его мне. Моя рука так сильно дрожала, что это выглядело ужасно неврастенично. Разозлившись, я швырнула его на стол.
— Послушай меня… — почему я тряслась в сто раз сильнее, чем когда бросала целого мужа? — Ты наденешь мой костюм и выберешь себе самую красивую женщину в городе. Ты не должен оставаться ничьим тайным любовником. Ты должен жить открыто и счастливо, понимаешь?
— Понимаю, — скучным голосом согласился Антон и отвернулся. — Ты решила бросить нас с Лехой
Ох, как больно!
Надо просто быстрее сбежать, чтобы нареветься всласть в родном огороде.
Я кивнула, хоть он и не смотрел на меня, но голос меня уже не слушался. Взяв свою кофту, я допихала блокнот в сумку и направилась к выходу, ничего не видя перед собой.
В голове отрывочными завихрениями кружились все трагические женские персонажи мировой культуры разом: от Клеопатры до Анны Карениной. А потом и земля закружилась, выдернув меня прямиком из финала «Госпожи Бовари». А прежде с землей такого никогда не случалось, разве что в далеком детстве, когда Гамлет Иванович подкидывал меня в воздух.
Не сразу удалось сообразить, что это Антон подхватил меня на руки вместе с кофтой, сумкой и многочисленными книжными страдалицами.
Мы были одного с ним роста, и таскать меня — не самое полезное для спины занятие, учитывая, что Антон мало походил на атлета.
Испуганно притихнув, я даже втянула живот, чтобы меньше весить, но вряд ли это так работало. А потом земля вернулась на место, а вот Антон остался все также близко.
Мы оказались в кресле за его столом — вернее, это Антон в кресле, а я на коленях Антона.
Головокружительный кульбит.
— С ума сошел? — растерянно возмутилась я. — А если грыжу заработаешь?
— Где твои жестокость и эгоизм, которые так нравились мне? — вопросом на вопрос ответил Антон. И, — ой-йе— давненько в его голосе не звучало таких злобных интонаций.
— Я довела тебя до мазохизма? — печально поинтересовалась я.
Он отнял у меня сумку и бросил ее на стол. Туда же полетела и кофта.
Лишившись всей своей поклажи, я пообещала себе: еще пару секунд, не более — посижу себе спокойненько. Антон ведь так вкусно пах и был таким удобным.
— Хуже, — он откинулся в кресле, заложив руки за голову. Не удерживал, как будто точно знал, что меня словно приклеили. — Ты довела до мазохизма себя. Что за сцену умирающего лебедя ты тут разыграла?
— Умирающий лебедь — это не сцена, а хореографическая миниатюра, — пробормотала я себе под нос, глубоко уязвленная. Я тут! А он!
Вот и старайся во благо других людей, никаких аплодисментов и благодарностей.
Между прочим, я несколько дней собиралась с духом, чтобы совершить возвышенный акт самопожертвования во имя светлого будущего Антона. И у меня почти получилось — еще несколько метров, и я красиво бы покинула его, усыпанная ослепительным сиянием своего вееликодушия.
Антон
— Мирослава, давай все сначала. Тебе нужно побыть одной и все обдумать?
— Угм.
— Ты хочешь расстаться со мной?
— Угм.
— Ты хочешь остаться со мной?
— Угм.
Что?
Погодите-ка.
Да, кажется, он меня совсем запутал.
— Какие иезуитские экспресс-курсы ты закончил? — спросила я подозрительно.
Его глаза весело блеснули.
Обратный процесс перетекания из манекена опять в человека начался, и от этого невероятным образом в меня саму будто вливалась энергия. Теплая-теплая. Солнечная-солнечная.
Плохое настроение, так долго грызущее мою печень, как ветром сдуло.
Ну, привет, игривая и самым неожиданным образом возбудившаяся Мирослава.
Я повернулась так, чтобы лучше видеть его лицо. Привычно пощекотала его под подбородком. Утро. Щетина появится после четырех часов вечера. Плюс-минус.
— Думаешь, ты тут самый хитрый? Но не получилось ли так, что ты надул сам себя? — вкрадчиво спросила я и вдруг лизнула верхнюю губу Антона. Не думайте, что это только его застало врасплох, для меня такой поступок тоже стал сюрпризом.
— Каким образом, Мирослава? — тягуче, бархатно, очарованно прокатал мое имя-карамельку на языке Антон.
— Я ведь открыла для тебя все двери на свободу, не так ли? Ты мог уйти и не оглядываться. Без сожалений и чувства вины.
— Позволь уточнить, — Антон расстегнул верхнюю пуговку воротника-стоечки на моем платье. — Неужели эта дверь уже закрыта? Неужели я опоздал?
— Боюсь, что ты слишком нерасторопен, сладенький.
Еще одна пуговка из шести.
Я опустила глаза на его издевательски застывшие возле третьей пуговицы пальцы.
— Нерасторопен?
— Очень медленный.
— Как ты можешь так быстро передумать? — ах, какие искорки в его глазах. Ах, какие звездочки.
Забыв про игры и про все на свете, я прильнула к Антону с поцелуем, нежным-нежным и сахарным-сахарным.
Лучше бы нам было закрыть предварительно дверь, конечно.
Глава 28
— Экий перформанс, — голос богический Риммы прозвучал, практически, как глас свыше.
Подпрыгнув на Антоне, я так резко оглянулась, что едва не свалилась с кресла.
Вскочила на ноги и вытянулась по стойке «смирно».
Вы не видели, кстати, мой позвоночник? Кажется, я где-то потеряла его, потому что тело превратилось в желе.
Антон встал, усадил меня обратно в кресло — спасибо большое.
А то я сама бы на ногах ни за что не устояла.