Чозения
Шрифт:
— Надо перекисью плечо промыть. Остальное сам залижет.
Они двигались машинально, словно в густом тумане, словно во сне. И только потом, убедившись, что жизни собаки, что их жизни ничто не угрожает, оцепеневшие, сели возле огня.
— Ужас какой… О боже мой, какой ужас! Четыре зверя. Я не… удивилась, если бы мы начали грызть его.
В воздухе отдалось глухое рыдание. И только тут мужчину начало трясти. Он схватил ее и прижал к себе, с ужасом думая, чем все это могло кончиться. Прерывистое дыхание толчками вырывалось из его груди.
— Тогда бы я… и совсем не простила себе. За одни мысли… За все.
— Не надо… Не надо… Не надо…
Притихла ночь.
…Леопард не появлялся, ушел куда-то в джунгли, в дебри, в глушь, но дальше от человека.
XV. ПОКАЯННЫЙ ПСАЛОМ РАЗЛУКИ
Через неделю машина заповедника везла их горной дорогой на пристань: его, ее и Амура. Денисов отдал собаку, узнав о том, что случилось в ту ночь возле охотничьей избушки.
— Что поделаешь? Не скажу, что не жалею. Пес что надо. Но вы теперь вроде кровных братьев. Он нашел друга в вас, вы — в нем. Такое не забывается. Берите. А может, еще случится и так, что вернетесь сюда. Вот и снова будем все вместе. Ей-богу, хорошо было бы.
— Амура возьму, — сказал смущенно Будрис. — А насчет остального мне… нам осмотреться надо. Я вот сейчас во Владивосток. Она еще на три дня останется здесь.
— Зачем? — неодобрительно спросил Денисов.
Глаза его смотрели на Гражину настороженно, испытующе, и морщинок вокруг них, кажется, стало больше.
— Дело не закончила, — тихо сказала она.
— Чепуха, — сурово сказал директор. — Всех хвостов все равно не вытащите, что-то останется. Работы тут — на столетия. А вам надо быть вместе. — Вздохнул. — Вообще-то как хотите. Дело ваше. А только я бы так не поступал. Что дальше?
Я подготовлю все, — сказал Будрис. — Поедем сначала к ней, рассчитается с работой. Потом ко мне, и там все обговорим со стариками и решим…
Он смотрел на Гражину. Она слушала его и, казалось, не слышала. А глаза сурово-грустно следили за его губами, словно изучали их и все лицо.
— …стоит ли мне бросать свою работу. Заранее знаю — бой придется выдержать страшный. Вообще это похоже на измену друзьям. Если бы только живым. Это еще куда ни шло.
— Генусь? — спросила она.
Северин молча склонил голову.
— Я не буду ни на чем настаивать, не буду ничего добиваться, — тихо усмехнулась она. — Все понимаю.
Жалость пронзила Будриса от одной этой грустной улыбки.
— Если ты будешь так улыбаться — я брошу все, даже не заезжая домой, — сказал он. — Это я зря болтнул об измене. Каждый — хозяин своей жизни. Генусь, если бы мог, сам сказал бы мне это. Он был на удивление человечный человек. Таких теперь нет. — Снова посмотрел на ее лицо и сказал Денисову: — Боюсь, что мы и на самом деле скоро вернемся сюда. Примете?
— Я сказал.
Директор присел на корточки, взял в ладони голову собаки и заглянул в ореховые, золотистые глаза.
— Амур, — сказал он. — Будь умным, Амур. Не думай, что я изменил тебе. Я тебе хлеб давал. Этот — мог заплатить за тебя дороже. Жизнью. Понимаешь? Да еще тогда как раз, когда она уже не принадлежала одному ему. И ты будь ему верен. Слышишь, Амур? А он будет верен тебе, как до этих пор, будет давать тебе хлеб, крышу и ласку. Хорошо будет относиться к тебе. Не будет бить.
В устах любого другого это звучало бы смешно. Только не у Денисова. Северин очень хорошо знал его отношение ко всему живому. Да и к тому же… у пса дрожали пятна бровей. Пес… плакал. Второй раз в жизни видел это Будрис, сам сейчас готовый зареветь.
— Не плачь, Амур. Ну что ты, на самом деле… Что тебе здесь? Дождь, звери дикие. Тебе это и нужно? Он с тобой на охоту ходить будет… И умрешь ты в его доме своей смертью. Усыплять он тебя не будет, не такой человек. А я к тебе в гости приеду. Ну прощай, Амур.
Собака лизала его руки. Долго лизала. Потом отошла и села у Будрисовых ног.
— Северин, — вдруг почти крикнула Гражина. — Да не терзайте же вы меня! Довольно. А то я не выдержу.
— До встречи, брат, — сказал Денисов. — Хороший ты человек.
— Ты тоже… очень хороший человек.
Они обнялись. Потом грузовик тронулся с места. Денисов крякнул, махнул рукой и пошел в дом.
Собака сидела в кабине, рядом с шофером. Смотрела вперед, словно прощалась с местами, по которым бегала еще глупым щенком.
Мужчина и женщина стояли в кузове, облокотившись на кабину.
— А может, действительно вернемся, — сказал он. — Это, по-моему, лучшее из лучших мест в мире.
— Да. Мне было здесь лучше всего в жизни.
— И мне.
— Мне было с тобою всегда хорошо.
— И тогда, когда водопад и лианы?
— И тогда.
— И потом, в доме орнитологов?
— И тогда…
— А лучше всего?
— Избушка. Когда появился леопард. И когда он ушел. И всегда. Спасибо.
Скалы, леса и горы скоро кончились. Машина мчалась берегом моря. Плыли, смещались хребты, пока не закрыли собой теснину, узкую дорогу в падь.
Шофер гнал машину по берегу, прямо по утрамбованному песку, по прибойным лужам, по гравию и успел доставить их на пристань, когда к ней уже подходил белый морской катер «Изумруд».
— И все же когда ты будешь? Ну, успокой еще раз.
— В субботу. Брось, Амур.
Северин увидел, что собака тянет ее за подол к катеру.
— А если не будет катера? Повтори мне.
— В среду, на катере заповедника, — глаза ее улыбались сквозь слезы.
— Не надо дождя в ясный день, в солнце. Пусть одно солнце, — попросил он. — Начнется же в среду вечное лето? А? Видишь, Амур, она приедет. Брось подол… Скажи нам, что приедешь.