Чозения
Шрифт:
Она молча кивнула.
…Катер дал гудок. Она прижалась к Северину. Потом с трудом оторвалась.
— Иди. Не грусти это время… Сильный мой… Раз ты с кошками воевал, — что-то душило ее. — Ну что может сделать с тобой какое-то там… Пусть бы и самое плохое.
И, взяв его голову в ладони, не стыдясь людей на палубе, не обращая внимания на любопытных пристанских баб, горько, страшно поцеловала его в губы. Словно всю душу вложила в один поцелуй.
Будрис видел, как она махала косынкой, как noтом, поникнув, пошла к машине. В ту минуту ему хотелось прыгнуть за борт и поплыть до берега.
Тяжело, смертельно он жалел потом, что не сделал этого.
Фигура на берегу исчезла. Исчезла машина. Исчезла, наконец, и пристань.
И тут какой-то странный дикий звук поразил Северина. Всем телом подавшись к уходящему берегу, горько, неутешно, отчаянно, как по покойнику, выл Амур…
В субботу она не приехала. Будрис, который ожидал ее на третьем причале, узнал, что «Изумруд» пришел с Тигровой во Владивосток еще вчера, в шятницу.
Он огорчился, что придется еще несколько дней пробыть без нее, но в общем воспринял это как должное. Не знала. Опоздала. Приедет в среду на катере заповедника.
Когда наступила среда, он взял Амура и отправился с Василем Павловым встречать.
— Шевели щупальцами, бич, — беззлобно насмехался Павлов. — Дочь хозяина таверны ждет тебя. Она выплакала глаза, высматривая твою татуированную морду из иллюминатора отцовской корчмы.
— Слушай, ты перестанешь или нет?
— Увенчанный лаврами, покрытый шрамами и славой, он, однако, жаждал скромного полевого букета из ее рук. Только его.
— Ну, ей-богу…
— Люблю индейцев и караимов, — на всю улицу объявил Павлов.
Прохожие стали оглядываться на них. Павлов шел с невозмутимым лицом солидного отца семейства. У него были манеры и походка члена палаты лордов.
— И арапов тоже люблю!
Какой-то седенький старичок остановился и с упреком покачал головой, глядя на Будриса.
— Э-эх, молодой человек. Фулиганите. А еще с собакой.
— Из тех, что кровь проливал, — шепотом сказал Павлов. — Только неизвестно, у Семенова или у самого барона Унгерна. «Разгромили атаманов…» Внимание! Внимание! Уважаемые граждане Владивостока! Уникальный цирковой номер! Только у нас! Леопарды среди публики. Один — Будрис — Один. Золотая медаль абиссинского негуса. Завоеванное сердце его дочери.
— Василь. Ей-богу, слишком. Умоляю.
Катер уже стоял у причала. Денисов с двумя рабочими выгружал клетки и какие-то ящики.
— Здорово, ребята. Рад видеть. Это Павлов?
— Молодчина. Вот последний выгрузим — и я свободен. Помогайте. А что это вы одни? Гражина где?
— Разве она…
— Ну, как вы договаривались. «Изумруд» вместо субботы ушел в пятницу, она и уехала. На второй день. Я еще обрадовался, что меньше вам ждать.
— Шутите, Захар Ираклиевич… — сказал Будрис.
— Что вы, ребята! Разве этим шутят?
И Северин побелел.
Свадьба отменяется, — по инерции, ничего еще не понимая, зубоскалил Василь. — Миртовый букет выпал из рук ошеломленного жениха… — Увидев лицо Северина, охнул. — Милый… Что же это такое? А?
— Прости, пожалуйста.
— Как же это понимать? — невразумительно бормотал Денисов. — Сам же отвез. Сам уговаривал, чтобы не ждала среды. Как же так? Что же это могло случиться?
Первым опомнился Василь.
— Девочки, — окликнул он каких-то двух девиц, что дефилировали по причалу, — вот вам букеты! А встретимся в другой раз. Звоните в шедевральную газету «Маяк». Академику Павлову… Северинчик, Севочка, — черт вас знает, какое у вас уменьшительное имя?! — не вешайте римско-греческого носа…
Денисов, вон зеленый огонек. Хватайте… Сева, цапайте это четвероногое за жирный загривок и волоките на переднее сиденье. Пошли!
Они объездили в такси все гостиницы города, все отделения милиции. В пятницу не было жертв уличного движения. В пятницу в гостиницах были свободные места, но ни в одной гостинице гражданка Арсайло Гражина не останавливалась. Василь прикидывал:
— Если у нее здесь нет знакомых — значит она в тот же день уехала из города.
— Она уехала, — безжизненно сказал Будрис.
— Почему?
— Она не могла столько дней сидеть здесь, зная, что я рядом, что я жду.
— Ясно, не могла, — с преувеличенной уверенностью сказал Василь. — Не выдержала бы, это же понятно. Она откуда, Захар Ираклиевич?
Тот покраснел.
Если бы я знал тогда, когда она показывала документы. Но, мне кажется, из Хабаровского института. Да-да, именно оттуда.
— Значит, так, — сказал Павлов. — На почтамт. Сразу телеграмму в институт. Если еще там — пусть задержат даже ценой жизни. А им придется это сделать. Ибо, если не задержат, я с них эту плату жизнью сполна возьму. С процентами. Дня не прощу.
— Северине, мальчик, — сказал вдруг Денисов. — А вы не думаете, что, может, лучше не давать телеграмму? Что, может, это… сломает ей жизнь? Что она… ну, скажем, — на директора было жаль смотреть, — …замужем, или что-то в этом роде?
— И пусть сломает, — сквозь зубы кинул Павлов. — Так и надо, раз могла такое! И что вы мелете?! Что вы мелете в конце концов? Вы что, не видите, что с ним? И хорошо, если сломает! Тогда он, может, подумает-подумает да и простит ей. Правда же?
— Брось ругаться, Василь, — сказал Северин. — И не кричи на него. Она не замужем.
— Видите, святая вера, — вспыхнул «внук рабыни».
— Это не вера. Я — знаю. Но даже если бы не знал — я бы верил. Иначе это была бы чересчур большая подлость — не сказать мне. Все равно случилось бы все, как оно случилось. Но я по крайней мере знал бы, чего ждать. И ждал бы с открытым лицом. Она сказала бы. Она совсем не такая… Даже если бы я не знал.
Дав телеграмму в Хабаровск, они помчались в аэропорт. На вокзал ехать не было смысла, там не записывают фамилий.
В аэропорту они узнали, что пассажирка Арсайло вылетела в пятницу рейсом на Хабаровск.