Чрезвычайный посол
Шрифт:
— Какой у нее голос? Как она говорит?
— Она говорит редко, Цезарь. Я не помню ее голоса.
— Люди возводили храмы в честь куда менее совершенной красоты.
— Она моя сестра!
Император пошевелился в кресле.
— Раз ты так беден, Фанокл, неужели тебе в голову никогда не приходила мысль поправить ваши дела выгодным браком?
Будто пойманный в западню, Фанокл дико озирался по сторонам.
— На какой женщине ты хотел бы меня женить, Цезарь?
В немыслимой тишине, последовавшей за вопросом, рассыпалась соловьиная трель. Разбуженная
— Фанокл, у нее есть мечта?
Император тихо засмеялся:
— Сама красивая женщина и есть мечта.
— Она сладчайший в мире источник поэтического вдохновения.
— Красиво говоришь, Мамиллий, в коринфском стиле. Однако продолжай.
— Она женщина эпической простоты.
— Ну, теперь тебя хватит на двадцать четыре тома бессмертной скучищи.
— Не смейся надо мной.
— Я не смеюсь. Ты доставил мне большую радость. Фанокл, как тебе удалось сберечь такое чудо?
В сгустившейся темноте сбитый с толку Фанокл напряженно подыскивал слова.
— Что мне ответить, Цезарь? Она — сестра моя. Красота ее расцвела, как говорится, в одночасье.
Он помолчал, собираясь с мыслями. И вдруг его словно прорвало:
— Я не понимаю тебя, да и всех остальных тоже. Почему нас не оставляют в покое? Разве интимная жизнь людей имеет какое-нибудь значение, когда вокруг океан незыблемых взаимосвязей, которые необходимо исследовать!
В горле Фанокла что-то булькнуло, казалось, ему сейчас станет плохо. Но когда он снова заговорил, речь его потекла плавно, правда, ход мысли по-прежнему удивлял своей неожиданностью.
— Если выпустить камень из рук, он упадет.
Кресло под Императором скрипнуло.
— Я надеюсь, что мы понимаем тебя.
— Всякая субстанция вечно и неизменно связана с любой другой субстанцией. Человек, который понимает эти связи… вот тот господин…
— Мой внук, досточтимый Мамиллий.
— Досточтимый внук, хорошо ли ты знаешь юридические законы?
— Я римлянин.
По движению воздуха Мамиллий почувствовал, что Фанокл размахивает руками. Вглядевшись в темноту галереи, он с трудом различил смутные очертания жестикулирующей фигуры.
— Ну вот! Ты свободно ориентируешься в мире закона. А я легко себя чувствую в мире субстанций и сил, потому что признаю за вселенной разум не меньший, чем у законоведа. Подобно тому как ты, знающий закон, можешь добиться своего, имея дело со мной, который закона не знает, так и я могу не ждать милостей от вселенной, а взять их у нее.
— Слишком путано, — сказал Император. — Нелогично и очень самоуверенно. Скажи мне, Фанокл: когда ты говоришь такое, люди не называют тебя сумасшедшим?
Озадаченное лицо Фанокла поплыло во мраке вперед. Он помнил о модели корабля и боялся на нее наступить. Но перед самым его лицом вдруг тускло блеснуло лезвие меча. Фанокл неуклюже попятился.
Император повторил свои слова так, будто говорил их впервые:
— …называют тебя сумасшедшим?
— Называют, Цезарь. Потому я и… порвал все связи с библиотекой.
— Понимаю.
— Ты думаешь, я сумасшедший?
— Продолжай, послушаем дальше.
— Вселенная — это машина.
Мамиллий беспокойно зашевелился.
— Так ты колдун?
— Колдовства в природе нет.
— Твоя сестра — его живой пример и воплощение.
— Тогда она неподвластна законам природы.
— Очень может быть. А есть ли в твоей вселенной поэзия?
Измученный Фанокл повернулся к Императору.
— Вот все они так говорят, Цезарь. Поэзия, волшебство, религия…
Император усмехнулся:
— Будь осторожен, грек. Ты говоришь с великим понтификом.
Тень от пальца Фанокла метнулась к лицу Цезаря.
— Верит ли Цезарь в то, что вынужден делать великий понтифик?
— Я бы предпочел не отвечать на этот вопрос.
— Досточтимый Мамиллий, ты веришь в глубине души, что непредсказуемая и неподвластная разуму поэзия существует помимо твоих свитков?
— До чего же скучна твоя жизнь!
— Скучна?
Фанокл сделал полшага к Императору, вспомнил про меч и вовремя остановился.
— Моя жизнь проходит в постоянном изумлении.
Император отвечал ему спокойно и терпеливо:
— В таком случае обыкновенный император не в силах что-либо сделать для тебя. Ты счастливее Диогена в бочке. Единственное, что я могу, — не загораживать тебе солнце. [2]
— Но я разорен. Если ты мне не поможешь, меня ждет голодная смерть. А с твоей помощью я могу изменить мир.
2
Намек на ответ Диогена Александру Македонскому.
— И мир станет лучше?
— Он сумасшедший, Цезарь.
— Это его право, Мамиллий. По своему опыту, Фанокл, я знаю, что перемены почти всегда к худшему. И тем не менее ради моего… ради твоей сестры я принимаю тебя как гостя. Будь краток. Чего ты хочешь?
Фаноклу строили козни. Десятое чудо света — это, конечно, корабль, а не сестра; людей он никогда не мог понять, но с помощью его корабля Император затмит Александра Македонского. Дальше Мамиллий не слушал, постукивая пальцем по колонне, он что-то забормотал себе под нос.
Пока Фанокл молол свой вздор, Император не шевельнулся и не проронил ни слова, он только позволил, чтобы от него на Фанокла повеяло холодком. Уж на что тот был толстокож, однако и он наконец запнулся и умолк.
Заговорил Мамиллий:
— «Красоты немое красноречье…»
— Я уже это слышал, — задумчиво произнес Император. — Кажется, Бион, но, может быть, и Мелеагр.
Фанокл закричал:
— Цезарь!
— Ах да. Твоя модель. Так чего ты хочешь?
— Прикажи принести свет.
На галерею все с той же ритуальной торжественностью возвратился один из живых светильников.