Что будет дальше?

Катценбах Джон

Он вновь вернулся к компьютеру. На экране высветилось очередное короткое сообщение, отправителем которого значился некий Magicman88, который не то просил, не то требовал: «Пусть Номер Четыре делает зарядку, тогда можно будет лучше рассмотреть ее фигуру».

В ответ Майкл написал: «Отличная мысль. Будет подходящая минута — обязательно попробуем».

Он твердо усвоил главное правило общения с подписчиками: нужно обязательно давать им возможность почувствовать себя соучастниками происходящего, самыми настоящими соавторами. Чтобы не забыть об этом занятном предложении, он сделал заметку в предварительном плане трансляций: «Не забыть: пусть поотжимается, поприседает, может быть, побегает на месте».

Он откинулся на спинку кресла и задумался над новым поворотом сюжета. «Если я заставлю девчонку заниматься физкультурой, на какие мысли это ее наведет?»

Затем он сформулировал свой вопрос в более общем виде: «Интересно, когда ягненка начинают

кормить до отвала, он догадывается, что его готовят на убой?»

Ответ пришел сам собой, и Майкл от возбуждения даже прошептал: «Ну уж нет, на это у нее мозгов не хватит. Она, конечно, задумается, зачем это нужно, но представит себе что-нибудь другое. Весь масштаб задуманной постановки ее умишком не охватить».

Линда перевернулась с боку на бок. Майкл, с одной стороны, испугался, что разбудил ее своим шепотом, а с другой — ему было приятно, что подруга настолько настроена на одну волну с ним, что готова реагировать практически на каждое его слово, даже произнесенное самым тихим шепотом.

В ту же секунду Номер Четыре поднесла руки к лицу и, в который уже раз, прикоснулась пальцами к маске, закрывавшей ей глаза. Майкл присмотрелся: судя по неуверенности движений, девушка по-прежнему спала.

Тут он вновь ощутил прилив гордости. Ведь это именно он создал систему обеспечения контроля, которая позволяла наблюдать за каждым движением жертвы. Более того, именно он продумывал, какую реакцию у зрителей должно вызвать то или иное действие жертвы. Все, что происходило в подвальной комнате, он просчитывал с двух точек зрения: какое действие это возымеет на Номер Четыре и как это будет воспринято зрителями. Ему было очень важно добиться того, чтобы большая часть наблюдателей, с одной стороны, идентифицировала себя с узницей, а с другой — всей душой жаждала управлять, манипулировать ею.

Главное в такой ситуации — держать все под контролем, не упускать ни единой мелочи.

Майкл вновь посмотрел на монитор, а затем перевел взгляд на Линду. Когда они стали готовиться к съемкам первой серии шоу «Что будет дальше?», он всерьез занялся теоретической подготовкой и стал подбирать учебники и документальные материалы по теме лишения свободы, содержания в неволе, захвата заложников и психологического взаимодействия в системе «узник — тюремщик». Не было, наверное, ни единой статьи, посвященной «стокгольмскому синдрому», которую бы он не проштудировал от начала и до конца. Он пожирал том за томом воспоминания американских военнопленных времен Второй мировой войны. Ему удалось собрать разрозненные публикации бывших летчиков, переживших ужас плена во вьетнамской тюрьме, которую они с мрачной иронией называли Ханойским Хилтоном. Ему удалось раздобыть даже некоторые инструкции, выпущенные ЦРУ под грифом «для служебного пользования». В этих «методических указаниях» речь шла о том, как вести допрос пленного, представляющего особую ценность, владеющего важной информацией и вместе с тем проявляющего упорство в нежелании ею делиться. Условно эти методы можно было разделить на две категории: «выбивание» нужной информации посредством причинения страшной боли, без риска причинения смерти или непоправимых увечий, и «вытягивание клещами» тех же сведений с использованием мер психологического воздействия. Кроме того, Майкл перечел практически все биографии известных тюремщиков и записанные с их слов рассказы о том, как они обращались с людьми, которых содержали в неволе. О «Птицелове из Алькатраса» он знал абсолютно все и не хуже любого специалиста по истории кино мог прочесть целую лекцию о том, насколько образ, созданный Бертом Ланкастером в фильме о Роберте Страуде, далек от оригинала.

Вобрав в себя всю эту информацию, Майкл преисполнился уверенности в том, что прекрасно разбирается в психологических аспектах содержания человека в неволе. Вот и сейчас, вспомнив об этом, он гордо вскинул голову и улыбнулся. При этом он прекрасно понимал, что между ним и другими профессионалами в этой области существует огромная разница. Все эти люди либо пытались чего-то добиться, лишив свободы других, — выпытывали у пленных информацию или же просто из садистских побуждений причиняли им боль, — либо просто выступали как некая функция, обеспечивавшая исполнение наказания, назначенного узнику обществом.

Они же с Линдой, по глубокому убеждению Майкла, творили искусство. В этом и состояла уникальность их тандема.

Ласково посмотрев на Линду, которая вновь перевернулась на другой бок, Майкл тихо встал с кресла и прошел в ванную. Он хотел принять душ, чтобы немного освежиться: ближайший намеченный контакт с Номером Четыре наверняка потребует от него сосредоточенности и ясности мысли.

На стене, над раковиной, висело небольшое зеркало. Майкл ненадолго задержался перед ним, вглядываясь в собственное отражение. Он расслабил застывшие от напряжения мышцы, и ему показалось, что в его аскетически-тонких чертах есть что-то монашеское или, по крайней мере, напоминающее одержимого бегуна-марафонца на последних километрах

дистанции. Он отбросил со лба прядь волос и провел рукой по щетине на подбородке. При этом он залюбовался своими тонкими пальцами, которые, как ему прежде казалось, просто созданы для того, чтобы скользить по клавишам фортепиано. С тех пор прошло много времени, многое изменилось, и теперь его главным инструментом стала клавиатура компьютера. Пару раз плеснув себе в лицо водой, он вновь посмотрел в зеркало и отметил про себя, что выглядит несколько бледным и усталым. «Да, нам с Линдой, — подумал он, — обязательно нужно больше бывать на свежем воздухе. Нельзя все время сидеть взаперти. Нужно хотя бы время от времени выбираться на прогулку. А еще… — заиграла фантазия Майкла, — после того как четвертая серия будет закончена, нужно будет обязательно съездить куда-нибудь на юг, чтобы по-настоящему отдохнуть». После такой работы они заслужили право на отпуск, более того — на санаторий. Наверное, стоит махнуть в тропики, куда-нибудь в Коста-Рику или еще дальше — например, на Гаити. Денег хватит на любой люкс, любой первый класс, на любые капризы. Четвертая серия действительно была гораздо более успешна, чем предыдущие. Все новые и новые подписчики с готовностью расставались со своими деньгами, переводя их на специально открытые Майклом счета. Он вдруг вспомнил, что еще не закончил монтировать сокращенную версию предыдущих трансляций. Она была нужна для того, чтобы зрители, которые подключились к просмотру не сразу, не чувствовали себя ущемленными и были в курсе предшествующих событий. Не без труда Майкл заставил себя отвлечься от мыслей о работе и несколько минут провести в праздном безделье, просто сбривая многодневную щетину. Он включил горячую воду, отчего зеркало почти мгновенно запотело, выдавил на руку крем для бритья, взял с полочки бритву и, подражая герою известного фильма, подмигнул с трудом различимому отражению в зеркале и многозначительно прошептал: «Шоу начинается».

Дженнифер вновь впала в странное состояние, пограничное между сном и бодрствованием. В темноте за плотно закрывающей глаза маской она потеряла счет времени, и ей стало казаться, что в мире нарушились все привычные связи, что сила тяжести ослабела, что предметы перестали плотно прикасаться друг к другу, что все вокруг стало зыбким и хрупким. Она не знала, день сейчас или ночь, утро или вечер. Она даже примерно не могла бы сказать, сколько суток провела в этой странной комнате. «Время», «пространство» — эти знакомые слова вдруг потеряли привычный смысл. Все изменилось, все перевернулось с ног на голову. После сна она не чувствовала себя отдохнувшей. Еда не насыщала ее. Питье не утоляло жажду. А главное — она по-прежнему сидела на цепи, не имея права даже на то, чтобы увидеть окружающий мир.

В тысячный или, быть может, даже миллионный раз она прижала к себе Мистера Бурую Шерстку. Кроме этого плюшевого мишки, ничто не связывало ее с прошлой жизнью.

Она вновь провела подушечками пальцев по мордочке потертой игрушки. Оставалось лишь догадываться, зачем мучители оставили ей медвежонка. Дженнифер прекрасно понимала, что это было сделано не из сострадания и не для того, чтобы как-то помочь ей. Наверное, это было нужно «им». Зачем — этого она, естественно, не знала. В какой-то момент она решила, что нельзя поддаваться на «их» провокации и что нужно показать «им», что она не нуждается в «их» поблажках. Как это сделать? Элементарно: размахнуться и изо всех сил швырнуть медвежонка куда-нибудь подальше, туда, где она, сидя на цепи, его никогда больше не найдет. Что ж, в какой-то мере это действительно будет актом неповиновения. Она покажет этому мужчине и этой женщине, что не позволит делать с собою все, что им заблагорассудится, и что она вовсе не собирается играть по их правилам и подчиняться во всем.

Девушка крепко сжала в руках знакомое мягкое тельце, мускулы ее напряглись, как у бейсболиста, собирающегося с силами для решающего броска. Вдох, и…

— Нет! — прокричала она, обращаясь к самой себе.

Прокричала? Или, быть может, только подумала — на этот вопрос у Дженнифер ответа не было. Она прислушалась, не отразится ли ее крик эхом от стен. Но в помещении по-прежнему стояла полная тишина.

Она вновь прижала медвежонка к груди и, погладив его по спине, прошептала:

— Прости меня. Я ведь не хотела… Пусть я не знаю, зачем они оставили мне тебя, но раз уж так получилось, то мы будем вместе — как всегда, как раньше.

Дженнифер замолчала и прислушалась, чуть наклонив голову. Она почему-то подсознательно ждала, что именно сейчас скрипнет открывающаяся дверь или вновь послышится плач младенца. Она даже удивилась, когда поняла, что ни один звук, если не считать ее собственного дыхания и сердцебиения, не нарушает тишину в помещении. Она впервые за все это время почувствовала себя лучше, услышав свой собственный голос. Этот звук словно напомнил ей, что она, по крайней мере, по-прежнему может говорить, а следовательно, по-прежнему остается собой, пусть не на все сто процентов, но хотя бы чуть-чуть, хотя бы самую малость.