Что бывало (сборник)
Шрифт:
Я глотнул пива, легче стало. И все им рассказал. Одного только не сказал, что я растратчик и что меня завтра искать будут.
– Вот, – говорю, – говорил я этому французу, а как просить станешь? Я в жизни не просил, не кланялся. Да в таком виде?..
– Да, – говорит старший, – вид, можно по-старому сказать, – барин вполне.
Я боялся, что надо мной смеяться станут, и готов был и это стерпеть, но никто даже не улыбнулся. Один только сказал:
– А другую какую работу, по своей части, или…
Старший перебил:
– Видишь,
Официант огрызнулся:
– Из-за парочки вашей на штраф налетишь! Выметайтесь, граждане, время.
– Давай полдюжину! – крикнул конюх и пошел к хозяину и чуть мне головой мотнул. Я встал за ним. Он мне в ухо шепчет: – Первое дело – надо сейчас ребятам поставить. Что у тебя есть? Часы есть?
– Черные, – говорю, – стальные.
– Даешь!
Я живо снял часы и отдал конюху. А он ушел шептаться с хозяином за перегородку.
Смотрю, волокут дюжину пива и две воблы на закуску. А у меня все внутри трясется: а ну как все это только шарлатанство одно, чтоб мои часы пропить и поиздеваться надо мной? Но я старался верить конюху, и от этого мне теплей было.
– Только поторапливайтесь, граждане, – говорил хозяин.
Все налили, стукают о мою кружку, чокаются, и все одно и то же говорят:
– Ну, счастливо!
Мы вышли из пивной черным ходом. Я все держался ближе к старому конюху. Его звали Осип. Ну, думаю, сейчас скажут «спасибо» – и кто куда, а меня оставят на тротуаре. Так и жду.
Был первый час ночи, народ бойко ходил по улицам, и я боялся отбиться от Осипа.
Вдруг он остановился и обернулся к товарищам:
– Ну, вы, друзья, скажите человеку спасибо и, того, не гудеть. Человек из последнего расшибся, вам дюжину выставил. А мы с ним пойдем.
Все стали со мной прощаться и давили руку. Осип, полуоборотясь, ждал.
Мы тронулись с ним бок о бок.
– Ночевать где будешь? – спрашивает Осип.
Я, конечно, мог бы пойти к знакомым ночевать, но боялся хоть на минуту отпустить Осипа. Я даже взял его под руку и стал шагать с ним в ногу. Я шел молча, боялся его расспрашивать: а вдруг как рассердится, что пристаю, и тогда все пропало. Мы шли по каким-то улицам, я не мог замечать дороги, так в голове кружились мысли, да тут повалил густой снег.
– Уж как-нибудь тебя устрою на ночь-то, – сказал Осип. И тут стал около деревянных ворот.
Мы стоим оба белые от снега.
– Ты, главное дело, не робей. Валиком, валиком, гляди – на дорогу выкатился. А? Верно я говорю? – И стукнул меня по плечу.
И тут я увидел, что мне надо ему все сказать. И я сказал, что я проиграл казенные деньги. Что меня завтра искать будут. А Осип перебивает меня:
– Да ты брось, брось, милый,
И застучал в ворота.
Крылечко под нами морозно скрипнуло. Вот дернул Осип примерзшую дверь, и вошли мы: душно, парно, темно. Куда-то впереди себя протолкал меня всего и сказал шепотом:
– Во, тут сундук. Увернись в шубу и спи до утра.
Я нащупал сундук, залез, поднял мокрый воротник, натянул на глаза шапку и закрыл глаза. И вдруг сразу внутри что-то как распустилось, будто лопнула веревка какая, что жала и давила мне грудь и дышать не давала. Я подумал, как там дети мои, и сказал: «Спите, мои родненькие, ничего: валиком, валиком», – и заснул как убитый.
Еще было темно, как меня разбудил Осип:
– Вставай, пошли.
Я сейчас же вскочил и, держась за Осипа, пошел. На дворе было темно. Бело лежал пухлый снег, и с неба крупные наливные звезды смотрели серьезно.
– Пока не надыть, чтобы тебя кто видел таким-то видом, – сказал Осип. – Сейчас пойдем, перелицуем мы тебя – раз и два. Чайку вперед попьем, не торопясь – валиком.
– Валиком, валиком, – повторял я за Осипом, и иду всё, чтоб к нему поближе.
Мы зашли в трактир, где пили чай обмерзшие ночные извозчики. Я пил вприкуску жидкий чай, закусывал баранкой.
Стало чуть светать, синим цветом подернуло окно в трактире.
– Идем, браток, сейчас на барахолку, и там мы загоним эту шубу твою и там же тебе устроим вот этакую куртку, вроде что на мне. И шапку эту тоже надо долой. А ну, дай-ка сюда.
Осип повертел мою меховую шапку.
– Да, – говорит, – она пятерку подымает вполне. А шуба, гляди, рублей как бы не тридцать потянула. Как думаешь?
– Мне все равно, – говорю я.
– Зачем же зря татар-то баловать? Пошли.
Я никогда не бывал в таких местах. Куда-то далеко заехали мы с Осипом на трамвае. В переулке было сыро, мутно. В темную подворотню шмыгнули мы с Осипом по темной лестнице, я путался в своей длинной шубе. Осип толкнул дверку, и на меня пахнуло затхлой вонью пыльного старого тряпья. Под лампой на помосте два татарина ворочались в куче тряпья и ругались на своем языке. От тухлой пыли гнилой туман в воздухе.
– Здорово, князь! – крикнул Осип.
Оба татарина вскочили, и оба вцепились глазами в мою шубу. Один не удержался и погладил ладонью по рукаву.
Я снял шубу. Ее трясли, щупали, носили на двор, мяли мех в руках и ругались все трое: Осип и оба татарина.
– Сорок пять, последнее слово, – сказал Осип и сунул мне шубу. – Надевай. Пошли!
Я стал натягивать рукава. Но татары ухватили за полы и крикнули в один голос:
– Сорок три!
– Напяливай! – заорал Осип и стал запахивать на мне шубу. Он толкал меня в двери.