Что человеку надо
Шрифт:
Днем он пытался работать. Он прочитал несколько фраз, написанных накануне, и задумался. Вышла ли книга Дауса об олигоцене? Он увидел розовое, чисто выбритое лицо англичанина. Там никаких бомб… Даус принял ванну, попил чаю, сейчас пишет. Под окном в садике играют дети. Неужели Валье никогда больше не увидит обыкновенной жизни? Работать? Но кому теперь нужна палеонтология? Глупо быть старым чудаком, ученым, которого рисуют карикатуристы. О чем же тогда мечтать? О пушке, которая стреляет вверх? Об одной спокойной ночи?
Что это?.. Валье подошел к окну. Два трубача, дули в
Валье повязал шею кашне и вышел. Он не глядел, куда идет. Он смутно вспоминал покойную жену, полонезы Шопена (жена хорошо играла на рояле), кафе «Ла Гранха», старый уютный Мадрид.
Он остановился — дом в три этажа был разрезан; комнаты казались театральными декорациями. На полке Валье увидел пузатую чашку с незабудками, она одна уцелела. Среди мусора лежала кукла в кружевном платье. Валье поднял ее к заметил на кружеве рыжее пятнышко.
Людей на этой улице не было: одни уехали из города, другие перекочевали в восточные кварталы. Вдруг Валье увидел старую женщину. Она чинила сиденье соломенного стула.
— Ты почему не уехала?
Женщина улыбнулась, показав Валье два кривых зуба:
— Сын-то воюет, теперь я за него… Если есть починка, неси.
Валье повернул домой. Каждый день он будет ходить по этим улицам. Он будет работать, как эта старуха, как все.
Ночью он проснулся от знакомого грохота. Он накинул халат и сел к столу. Он был занят одним: хоботом палеотория. Он написал две страницы. Рассвело. Валье помылся и жадно закурил папиросу.
Начались необычайные дни. Никогда, кажется, он не был так счастлив. Мария жаловалась: нет сахара, нет хлеба, ничего нет… Он в ответ застенчиво улыбался. На улице он любовно оглядывал встречных: они были с ним в заговоре, они тоже знали тайну счастья. Никто не звонит, не приносят писем, телефон стал пыльной смешной игрушкой. Величавый стройный палеоторий носится по опустевшим проспектам любимого города.
Газетчик на углу сказал Валье:
— Не сдадим!
Валье с жаром ответил:
— Ни в коем случае!
К Валье пришел молодой человек в кожаной куртке.
— Правительство республики постановило эвакуировать вас в Валенсию.
Валье запротестовал:
— Зачем? Мне и здесь хорошо. Я сейчас в самом разгаре работы…
— Товарищ Валье, дисциплина!.. Правительство республики не может жертвовать выдающимися умами.
Он говорил с Валье, как старший, растягивая слова и забавно выставляя вперед губы.
Перед от’ездом ученых устроили собрание. Старый рабочий говорил о культуре, о развалинах, о счастье. К Валье подвели бомбометчика Гомеса, незадолго до того Гомес подбил четыре танка. Он стал рассказывать:
— Ползешь вперед, потом ложишься…
Валье его подбадривал:
— А дальше? Интересно, очень интересно!
Гомес поправился Валье: улыбка подростка, стесняется (ректор его поздравил, а он покраснел), чуб — то и дело он приглаживает волосы, но чуб не поддается. Когда Гомес кончил, Валье спросил:
— Вы всегда таким храбрым были?
Гомес засмеялся:
— По правде сказать, каждый раз страх берет. Лежишь, а на душе скучно… Все дело в выдержке.
Шоссе на Валенсию. Вдалеке слабо ворчат пушки. Навстречу едут грузовики: это подкрепления. Бойцы весело здороваются, и Валье в ответ подымает кулак. Горы. Пусто. Ветренно. Валье рассказывает своему соседу о работе Лауса, об олигоцене, о палеотории. Тот внимательно слушает. Вдруг Валье запнулся — с кем это он говорит? Как будто профессор Санчес… Но у Санчеса очки…
— Простите, вы ведь биолог?
Сосед улыбается; под черной шляпой весело посвечивают черные глаз.
— Нет, композитор. Впрочем, это все равно…
Снова грузовики. Бойцы поют:
«Умер мой осел. Туру-туру-туру»…Матео рассказывает Манило:
— Я в Мадриде к старику попал. Сколько у него книг! Понимаешь, все время читает.
— Мне Вальтер в Альбасете книжку дал. Это книжка!
Маноло читает, вдохновляемый звучанием слов:
— «Когда артиллерия уничтожала огневые точки противника, пехота…».
Матео говорит:
— Здорово! А у старика про другое… Я у него картинку видел, понимаешь, вроде как баран, только нос вот этакий…
Он мечтательно улыбается.
Ночью улицы Альбасете похожи на окопы. Темно, ямы, гуськом идут люди с винтовками. Кто-то кричит, что есть мочи: «Это есть наш последний»… Ледяной ветер.
В большом грязном кафе тусклая лампа расплывается среди дыма. Солдаты дремлют, разморенные теплом. Вопль (так на востоке кричит муэдзин):
Севилья, башни и ласточки, Севилья, моя отрада!Это поет Пако — земляк и приятель Маноло. Стиснутый овчинами, старый болгарин вот уже добрый час, не отрываясь, смотрит на маленькую выцветшую фотографию.
— Es gibt ja genug M"adels auf der Weit…
— Sta bene!
— Le travail ca me connait…
— A ja jestem zdr^ow, jak byk…
— Est'a borracho о qu'e?
Степан Ковалевич держит на коленях крохотную шахматную доску.
— Хочешь королевами меняться? Пожалуйста! Завтра еду назад, в Лас Росас.
— А нас перебрасывают. Твой ход. Что ты?..
Степан встал. Полетели на пол короли и пешки.
— Анте!
Анте Ковалевич не похож на брата. Степан высокий, широкоплечий, тяжелые металлические глаза, мясистый нос, седые усы. Анте лет на десять, моложе. Он худой, удивленно моргает близорукими глазами, из-под шапки выползают светлые локоны. Они расстались восемь лет тому назад. Это было в Загребе. За Степаном тогда ходили шпики. Они стояли возле освещенной витрины часовщика. Шел дождь. Степан сказал: «Шрифт я оставил Марвичу. Мать обними!» Рука была мокрой от дождя, а за мутным стеклом большая секундная стрелка кружилась по циферблату. Потом Степан уехал в Америку.