Что движет солнце и светила
Шрифт:
Нина Андреевна провела указательным пальцем по обложке альбома, и оказалось, что она не серая, а густо-зелёная, как листья лопуха. Но идти на кухню за тряпкой, чтобы смахнуть многолетнюю пыль, ей было лень, и она поступила просто: расстелила оказавшуюся под рукой газету и положила на неё альбом. Не смотря на все её предосторожности, над альбомом воссиял легкий золотистый нимб: пыль весело заплясала в лучах заходящего солнца, и Нина Андреевна громко, от души чихнула.
В альбоме были собраны детские снимки Нины Андреевны, переложенные фантиками от конфет - "Счастливое детство", " А ну-ка отними!", "Мишка на полюсе", "Плодово-ягодный букет", "Пилот"...
Она повертела пестрое "Счастливое детство", усыпанное кубиками, пирамидками и смеющимися солнышками. Эти конфеты почему-то всегда попадались ей только в новогодних подарках. Причём, на тонком слое шоколада обычно
Вот она, зайка-Нина, стоит под ёлочкой с бумажным кульком в руке и восхищенно взирает на портрет Иосифа Виссарионовича. Только что вместе со всеми она скандировала: "За детство счастливое наше спасибо, товарищ Сталин!" А потом отец велел ей не моргать и прежде чем щёлкнуть затвором своего трофейного фотоаппарата долго крутил диафрагму объектива, что-то высчитывал, ругал освещение и, делая страшные глаза, махал руками: " Не шевелись! Стой, где стоишь! Не моргай!"
Странно, но снимки от времени не пожелтели, а как-то поблекли, утратили чёткость, размылись, и некоторые детали, особенно мелкие, либо совсем исчезли, либо угадывались с трудом. Наверное, у отца был плохой закрепитель. Кислый фиксаж он готовил сам, жалуясь на качество химических реактивов и их вечный дефицит.
А вот ещё снимок: Нина на берегу реки - тощая, в широких трусах, напоминающих "семейные". Господи, страх божий... Надо же, как детей одевали!
Ту речку с ласковым именем Кия Нина Андреевна помнила хорошо. Она была неглубокая: курица вброд перейдёт, на берегах - кудрявые ивы, высокие тополя, заросли рогоза и камыша. Ребятня весело галдела и плескалась, отчего сонная и теплая речка сердилась, всплескиваясь серебристыми волнами. Они набегали на песок и впитывались в него. А посередине Кия всегда оставалась ровная и спокойная, лишь изредка выпрыгивали шаловливые рыбки или, касаясь грудкой воды, пролетал зимородок. Нине очень хотелось сплавать туда, на середину реки. Но, во-первых, пловчиха она была никакая: по-собачьи подгребая руками, могла продержаться от силы пару минут, а во-вторых, местные ребята её напугали: там, мол, полным-полно раков, во-о-от таких, огромных, так и хватают клешнями за пятки! А у берега в чистой воде всё было хорошо видно: и разноцветные камушки, и стайки мальков, и какие-то лохматые водоросли, и, конечно, раки-забияки. Мальчишки научили Нину запросто их ловить: выследив рака, надо было осторожно опустить в воду ладонь и двумя пальцами ухватить его за спинку. Рак начинал бить хвостом, угрожать клешнями, но вырваться из руки уже не мог.
Другая карточка была чуть получше: она и Римма, обе черноликие, белозубые, в майках и шароварах. Тогда все - и девчонки, и мальчишки ходили в шароварах и тюбетейках. Мода была такая.
– А это кто?
– саму себя спросила Нина Андреевна.
– Антон? Ну да, конечно! Он ходил за нами с Риммой как привязанный. А мальчишки дразнили его: "Бабник, бабник!"
Вот они, две подружки, стоят лицом к лицу, подавая друг другу руки, будто здороваются. А из-за спины Нины выглядывает конопатый Антон и, смеясь, выставляет над её головой два пальца - делает "рожки". О, как тогда его ругал отец: "Выскочил из кустов как чертёнок из табакерки! Такой снимок испортил, паршивец..."
Антон, видно, ревновал Римму к Нине. В школе он вечно гонялся за ней, дергал за косички и ставил подножки, а однажды хлопнул по спине увесистой " Математикой". И тогда Римма громко, так, чтобы все слышали, спросила его: " Антон, ты что, влюбился в меня?" - "Ой, дура!" - испуганно отпрянул Антон. " А чего тогда лезешь?
– сказала Римма.
– Врешь! Влюбился!" - "Ещё чего, ответил потрясённый Антон, - нужна ты мне, как собаке пятая нога!"
Мальчишки всегда стесняются выказывать свою влюблённость, а в те давние годы пацаны вообще считали западло дружить с "бабами". Но Антон не мог пересилить это жуткое табу: его так и тянуло к Нине. А после объяснения с Римкой он стал - вот смех-то!
– дергать за косички Нину. Верная подруга, конечно, поддела его: "Что, теперь в Нинку втюрился?" Антон моментально покрылся красными пятнами, потом побледнел, ничего не ответил и, дёрнув Нину за косу ещё раз, кинулся прочь. "Эй ты, бандит! Отдай бант!" - закричала ему вслед преданная Римка.
Оказывается, он умудрился сдёрнуть бант, который был сделан из широкой шёлковой ленты и закреплён на немецкой заколке. Теперешние пластмассовые бантики и цветочки, которыми девчонки украшают свои "хвостики", чем-то напоминают то давнее мамино изобретение.
Нина пришла домой заплаканная. Мать, недолго думая, схватила её за руку и потащила в дом Антона. Он был дома один и, кажется, не на шутку перетрусил. Но мама кричать на него не стала. Очень спокойно, с достоинством она произнесла:
– Антон, я считала тебя мальчиком из порядочной семьи, а ты ведёшь себя как маргинал.
Нина независимо стояла с распущенными волосами - как русалка, и делала вид, что в упор не замечает этого противного Антона. И ещё очень гордилась своей интеллигентной мамой, которая никогда в жизни не оскверняла свои уста обычными ругательствами. Если она сердилась, то выкрикивала какие-то странные, непонятные слова: маргинал, сатрап, бастард, фуфель, олигофрен и что-то ещё, совсем уж не запоминаемое.
– Верни, пожалуйста, бант, - сказала мама.
– И обещай, что больше делать так не будешь.
– Не буду, - промямлил Антон. Он вытащил этот злополучный бант из кармана и отдал его маме.
Нина чувствовала, что ему очень хочется взглянуть на неё, и, укараулив его взгляд, быстро - пока мать не видит - показала ему язык. Это был миг её торжества!
– А потом прошло много-много лет, - прошептала Нина Андреевна, - и однажды Антон вернулся из армии. Девочка уже не носила голубой бант и даже собиралась выйти замуж. Но тут на её пути снова появился Антон...
Она отложила фотоальбом в сторону и взяла в руки маленькое круглое зеркальце.
Нина Андреевна долго смотрела на себя, не замечая, как гладь зеркала туманится, тускнеет и сквозь её отражение проступает конопатая зеленоглазая девчушка с пышным голубым бантом. Восторженно, не отрывая взгляда, она смотрела прямо в глаза солидной дамы, застенчиво улыбалась и, кажется, силилась выговорить что-то очень важное. Может, она хотела напомнить, что Антон всегда видел в Нине Андреевне ту вздорную и, не взирая на страхолюдные "семейные" трусы, красивую девчонку с берегов реки Кии? Или совсем уж недетское хотела сказать. Например, о том, что настоящая любовь - всегда тайна, всегда скрыта от глаз посторонних, и если её выставляют напоказ, демонстрируют, хвастаются или о ней узнают другие люди, то она перестаёт быть любовью. А может быть, та девочка, вглядываясь в Нину Андреевну из туманной мути зеркала, всего-то и добивалась, чтобы твердь пола поплыла под ногами, и беспощадно, неумолимо навалился бы раскалённый лихорадочный бред. Как это было давным-давно, с Антоном, и только с ним, и ни с кем больше...
Но тут Нина Андреевна, очнувшись, вздохнула и положила зеркальце на стол. Скоро придёт Семен Александрович, надо убрать грязные кофейные чашки, вычистить пепельницу и не забыть засунуть в микроволновку окорочок - пусть пока размораживается. А это что закатилось под салфетку? А, голубая таблетка "Виагра"! Надо её прибрать. Если Семёну не помогает, то, может, кому-нибудь продать? Чтоб добро даром не пропадало...
РЫБА
Нет, Овидий, нет! Ты - жесток и бессердечен! Что за нелепое правило ты придумал? "Тот, кто смог добиться поцелуя и не добивается дальнейшего, заслуживает того, чтобы потерять завоёванное" - и это ты вписал в своё "Искусство любви", запятнав его... запят... Что такое? Не могу я, Рыба, думать так сложно: для этого нормальные мозги надо иметь, а у меня они - вот такусенькие, и всё - просто, ничего не стоит усложнять. А может, я - не Рыба, потому что подумал: "... нав его категоричным . резким суждением." Фу-у! Причастные и деепричастные обороты - это лукавство, маскировка слабости и нечёткости мысли. Нет, Овидий, не спорь и не сердись на меня: всё равно я не слышу твоих возражений. Ты раскрываешь рот, двигаешь губами и языком, твои зубы влажно поблескивают, и я слышу какие-то звуки: ток-ток-окбу-бу-уу... Но не понимаю слов, которые из них складываются! Я - в воде, я в воду опущенный, и всё - так просто и ясно: любовь - это не война, любовники - не враги. Овидий, ты ошибся: "потерять завоёванное" - это напоминает фразу из военного трактата, не так ли? А я - мирная Рыба, и я никого не завоёвываю, я просто плаваю рядом с себе подобными, и мы все одна стая, одна сила, одна любовь...Ты видел, Овидий, как кета стремится попасть в то место, где родилась? Три года она гуляет по морям-океанам, но однажды слышит этот таинственный призыв своего Начала и своего Конца, или наоборот - своего Конца и своего Начала? Неудержимо, стремительно, бешено и яростно кета стремится туда, где жизнь превращается в смерть, а смерть - в жизнь, и это - любовь! Ничто и никто не может остановить Рыбу в этом её движении, и все мы - одно целое, Овидий...