Что лучше денег?
Шрифт:
Рима вышла под дождь в сопровождении полицейского. Я смотрел, как она уходила, и был несколько удивлен, что она даже не взглянула на меня. Разве я не спас ей жизнь?
Хэммонд указал мне на стул.
— Садитесь. Как вас зовут?
— Джефф Гордон. — Я назвал ему имя, которым пользовался, пока жил в Голливуде.
— Адрес?
Я назвал адрес. У меня была комната в номерах недалеко от бара.
— Давайте послушаем вашу версию происшествия.
Я рассказал все, что видел.
— Как вы думаете, у него был серьезный умысел?
— Если вы спрашиваете,
Он надул щеки.
— Ну, ладно. Попрошу вас быть завтра в суде ровно в 11 утра. — Он внимательно посмотрел на меня. — Вам не мешало бы заняться своей физиономией. А раньше вы ее здесь не видели?
— Нет.
— Ведь красивая девушка — и жить с этакой крысой! Просто в голове не укладывается. — Он даже поморщился. — Девушки… Слава богу, у меня парень.
Он кивнул стоявшему у двери полисмену, и они вместе вышли под дождь.
Все то, о чем я рассказываю, происходило через год после начала войны с Гитлером. Сейчас Пирл-Харбор кажется далеким прошлым, но в то время мне было 21 год, я учился в колледже и с головой ушел в занятия, готовясь к карьере инженера-консультанта. До диплома оставалось рукой подать, но война ускорила свою поступь, и я не мог не откликнуться на призыв к оружию. Отец пришел в ярость, когда я объявил ему, что иду добровольцем в армию. Он пытался убедить меня, что вначале надо получить диплом, но мне претила сама мысль о том, чтобы провести еще шесть месяцев в колледже, пока другие воюют.
Спустя четыре месяца, в возрасте 22 лет, я одним из первых высадился на побережье Окинавы. Как только я побежал к раскачивающимся пальмам, за которыми были укрыты японские орудия, раскаленный осколок величиной с дюйм угодил мне в лицо, и на этом война для меня закончилась.
Следующие шесть месяцев я лежал в госпитале, где специалисты по пластической хирургии ремонтировали мне лицо. Они придали ему вполне сносный вид, если не считать легкого опущения правого века да еще шрама, прочертившего серебряной нитью правую щеку. Мне сказали, что это можно исправить, если я соглашусь пробыть у них еще три месяца, но я решил, что с меня хватит. В палате я насмотрелся таких ужасов, что они меня преследуют по сей день. Я думал лишь о том, как бы поскорее выписаться.
Я возвратился домой.
Мой отец был управляющим в банке. Он не располагал большими средствами, но готов был поддержать меня, пока я не получу диплом инженера-консультанта.
Чтобы угодить ему, я вернулся в колледж, но месяцы, проведенные в действующей армии, а потом в госпитале, что-то во мне перевернули. Я обнаружил, что меня уже не интересует техника. Я просто не мог сосредоточиться. Через неделю я бросил колледж. Я рассказал отцу все как есть, и он выслушал меня с сочувствием.
— Ну и что ты будешь делать?
Я сказал, что не знаю. Зато я точно знал, что понадобится время, пока я смогу усадить себя за книги.
Скользнув взглядом по правой стороне моего лица, от опущенного века до шрама на щеке, он улыбнулся.
— Ладно, Джефф. Ты пока еще молод. Почему бы тебе не отправиться
Я взял деньги. Нельзя сказать, чтобы я сделал это с легкой совестью, зная о том, что у него нет свободных денег, но тогда я был в таком поганом настроении, что должен был уехать, иначе я бы попросту свихнулся.
Я приехал в Лос-Анджелес с туманной надеждой получить работу в кино. Эта надежда очень быстро рассеялась.
Мне было все равно. По правде говоря, я и не хотел работать. Целый месяц я слонялся без дела в портовых кварталах и много пил. В то время было немало ребят, которые по своей работе имели отсрочку от призыва. Они испытывали некое чувство вины перед теми, кто воевал, и всегда готовы были поставить им выпивку в обмен на рассказы о сражениях, но это продолжалось недолго. Очень скоро я оказался на мели, когда денег перестало хватать даже на еду.
Я привык приходить каждый вечер в бар Расти Макгоуэна. Это был бар, имевший определенный престиж, с видом на гавань, где стояли на мертвом якоре корабли, оборудованные под игорные дома. Расти перестроил интерьер под корабельную каюту, с окнами в виде иллюминаторов и множеством медных компонентов — истинным проклятием для чернокожего официанта Сэма, который должен был постоянно драить их до блеска.
Расти был в армии сержантом и воевал с японцами. Он знал, с чем мне пришлось соприкоснуться, и принял во мне участие.
При своем кругом нраве и грубой наружности он был отличный малый и ради меня готов был на все. Узнав, что я без работы, он сказал мне, что не прочь купить пианино, было бы только кому играть, и ухмыльнулся во весь рот.
Он попал в самую точку. Единственное, что я умел делать более или менее сносно, — это играть на пианино. Я сказал, что он может отправляться за пианино, и он купил его.
Я играл в баре с восьми вечера до полуночи за тридцать долларов в неделю. Меня это вполне устраивало. Денег хватало на комнату, сигареты и еду, выпивка шла за счет Расти. Иногда он спрашивал меня, долго ли я собираюсь у него оставаться. Он говорил, что с моим образованием я мог бы выбрать гораздо лучшее занятие, чем стучать по клавишам каждый вечер. Я сказал, что не его дело, чем я занимаюсь, если это меня устраивает. Всякий раз, когда он заводил этот разговор, я отвечал ему то же самое.
Вот так обстояли дела, когда Рима вынырнула из грозы. Мне пошел двадцать четвертый год, и никому не было от меня ни жарко, ни холодно. Когда она вошла в бар, вместе с ней вошла моя беда. Тогда я этого еще не знал, но долго ждать не пришлось.
На следующее утро в десять с небольшим госпожа Миллард, хозяйка номеров, где я снимал комнату, крикнула снизу в лестничную клетку, что меня просят к телефону. Я пытался побриться, обходя борозды от ногтей, которые за ночь вздулись буграми и имели отвратительный вид. Чертыхаясь сквозь зубы, я стер с лица мыло, спустился в холл на нижнем этаже, подошел к телефонной будке и взял трубку.